Сергей Борзенко - Огни Новороссийска [Повести, рассказы, очерки]

Бойцы похоронили своих летчиков у моря и сложили над могилой памятник из белых известковых камней.

Имена летчиков — Борис Воловодов и Василий Быков. Оба коммунисты. Первый из города Куйбышева — ему посмертно присвоили звание Героя Советского Союза, второй — парторг эскадрильи, уроженец Ивановской области. Припоминаю, что о Воловодове был напечатан очерк Александра Ивича «Небо Севастополя».

Третий день прошел в атаках танков и пехоты. Во время одной из атак, когда танки подошли к домикам поселка на нашем левом фланге, мне пришлось быть на командном пункте командира дивизии. Его исключительная выдержка и хладнокровие передаются всем окружающим командирам и бойцам.

Полковник Гладков считал операцию удачной с точки зрения ее замысла, взаимодействия различных родов оружия и предварительной подготовки. Он сказал мне то, чего никто не знал.

— Наш десант отвлекающий. Мы ловко одурачили немцев. Они сосредоточили против нас лучшие свои войска. А завтра ночью севернее Керчи, с полуострова Чушка высадятся наши главные силы. Ширина пролива там всего четыре километра.

Уверенность в своих силах, в своем превосходстве над противником — вот характерная черта командира дивизии.

Как-то ефрейтор Александр Полтавец сказал:

— Мое стрелковое отделение оказалось сильнее трех танков.

То же могли сказать командиры многих отделений.

Днем к берегу причалили восемь бронекатеров с пехотой. Катера шли развернутым строем, как на маневрах, прикрываясь дымовой завесой, пущенной самолетом. Один катер фашисты подожгли, но команда не покинула его и продолжала до последнего дыхания вести огонь по врагу.

Едва обстрел затих, я отправился на берег. Убитые лежали на песке. Их шевелила волна, и они переворачивались, словно живые.

Весь день десантники вели бой, похожий на предыдущие бои. К вечеру отбили семнадцатую танковую атаку. Наступила темнота, а с ней и затишье. Ночью в штабе я, как всегда, писал на краешке стола. Офицеры спали на душистом сене. На полу валялась куча «железных крестов», снятых с убитых фашистов. Часовой, стоявший в углу, наступал ногой на эти кресты.

— «Величие» Германии под сапогом у красноармейца, — сказал Ковешников улыбаясь. — Почитать бы сейчас хорошую книгу.

— Я нашел среди развалин тетрадь — поинтереснее любого романа будет. — Мичман Бекмесов вытащил из шинели толстую тетрадь, исписанную аккуратным почерком, и стал читать ее вслух. — Дневник Татьяны Кузнецовой, работавшей бухгалтером в поселке при немцах.

Девушка писала о том, как оккупанты убили ее мечту стать зубным врачом. Перед нами, словно живой, встал ее отец.

«…Папа очень хорошо знает, что труд на оккупантов — измена. А вот же месит каждый день бетон для укреплений. Если бы не я, он бы покончил самоубийством… Как я раньше завидовала своим подругам красавицам и как благодарю сейчас судьбу, что родилась дурнушкой и до сих пор не приглянулась ни одному немцу», — читал Бекмесов.

«Каждый день смотрю по утрам на восток, но жду не солнца, а возвращения своих, — продолжал читать Бекмесов. — Когда-то наши девушки много пели, и я пела с ними, а сейчас все замолкли, и не столько потому, что запрещают оккупанты, а потому, что не могут петь соловьи в подвале».

— Дайте мне этот дневник, — попросил я мичмана.

— Ни за что на свете… После войны я обязательно найду эту Таню и женюсь на ней, — ответил Бекмесов.

Вскоре мы услышали на нашем берегу отдаленный грохот и увидели за Керчью орудийные сполохи. А еще через несколько дней прочли в газетах о высадке основного десанта, о том, что захвачены населенные пункты: Маяк, Баксы, Аджим-Ушкай. Войска получили возможность через пролив переправляться днем.

У Гладкова был жар, температура 39,5. Но он не ложился в постель. Когда врач требовал, чтобы он лег, полковник говорил:

— Самое страшное для солдата — умереть в кровати.

Так как на подкрепления рассчитывать не приходилось, мы стали ждать выхода к нам основного десанта. С надеждой смотрели ночами на север, где под самыми звездами металось пламя пожаров.

Наступил канун праздника 26-й годовщины Октябрьской революции. Было холодно, на море бушевала буря. Противник беспрерывно обстреливал кромку берега и переднюю линию наших окопов. Быстро стемнело. Черные тучи клубились у самой земли. Мы ждали атаки каждую минуту.

Наступил день праздника. С утра враги открыли бешеный огонь, стреляли сотни орудий со всех сторон. Гибли даже развалины. В укрытиях санбата собралось много раненых.

Этой ночью вернулся мокрый с головы до ног Ваня Сидоренко — мой связной. Он шел на катере, который взорвался на мине. Связной проплыл два километра в ледяной воде. Он не мог говорить, взял листок бумаги, дрожащей рукой написал на нем:

— Сегодня освобожден Киев! — помедлив немного, он приписал — Дайте хоть затянуться, и я согреюсь.

Я налил ему стакан водки из своего неприкосновенного запаса, взятого еще в Тамани, но переодеть его было не во что. Мокрая одежда высохла на его теле.

…Так проходили дни за днями. Каждый день мы теряли кого-нибудь, ставшего уже родным и близким.

В ночь на семнадцатые сутки я услышал разговор на переднем крае.

— Когда-нибудь после войны пойдем мы с тобой, Петров, в кино смотреть фильм «Сражение за Крым» и увидим там картины боев нашего десанта, развалины рыбачьего поселка Эльтиген…

Бойцы сидели в окопе и, осторожно покуривая в рукав, разговаривали о том, что ждет их после войны.

— Почему вы курите, ведь противник близко? — спросил я как можно строже.

— Греем ноги, — шутливо ответили мне.

В темноте плохо видны были лица разговаривающих. Но я знал — передо мной герои. Каждый уже отличился в десанте, убил фашиста, внес свой вклад в дело изгнания оккупантов с нашей земли.

— А я так думаю, Хачатурян, что про наш десант песни петь будут, стихи сочинять будут. Наш народ любит героев, — сказал один боец другому.

Хачатурян — знакомая фамилия. Солдат этот из противотанкового ружья почти в упор подбил немецкий танк. Я подошел ближе.

— А помнишь первый день? — спросил Хачатурян. — У меня, когда фрицы пошли в девятнадцатую атаку, остался всего один патрон, и ружье было горячее, как огонь. Но я знал, что нас не оставят в беде. И сейчас у меня патронов хватит на сто танков… — Боец помолчал. — А сердца и на двести хватит.

Хачатурян подал заявление с просьбой принять его в партию. К заявлению командир его приложил боевую характеристику, в которой написана одна фраза: «Участвовал в десанте на Крымское побережье». Это документ, подтверждающий героизм.

Десант поднял людей в их собственных глазах. Каждый увидел, на что он способен. Отделение старшего сержанта Николая Мельникова отбило контратаку взвода гитлеровских автоматчиков. Отделение не давало оккупантам сблизиться на расстояние действительного огня их автоматов и раз пятнадцать заставляло врагов залечь. Как только фашисты поднимались, отделение встречало их залповым огнем, которого те боятся больше всего. Эти люди прошли сквозь огонь и воду, и каждый стоил довоенного взвода.