Василий Соколов - Крушение

Откуда–то появился хворост. Запылал костер. Солдаты жарили на шомполах и кинжалах куски мяса.

— Не кобыла, а одно объедение. Спасибо королю Михаю! — захлебывался смехом Вернер, щеки его были мокры от слез.

В это время по протоптанной дороге в лощину спустился броневик. Впереди у него торчали стволы спаренного пулемета. Сидевший в кабине офицер что–то сказал водителю, и тот ходко подкатил к костру, чуть не подмяв пригревшихся солдат.

— Что за сброд! Откуда? Почему не в сражении? — спрыгнув, закричал полковник с пистолетом в руке.

— Мы… Я… господин полковник… — заплетающимся голосом начал Вернер. — Меняем место дислокации.

— Куда идете? В какой район?

— Туда, — неопределенно махнул рукой Вернер.

— Вы дезертиры. Предатели. Там идет сражение, а вы отсиживаетесь в балке. Жарите ромштексы… Вас расстрелять за это… Ну, да черт с вами! Не до этого… Слушай приказ! — брови полковника взметнулись. — Постройте солдат и следуйте впереди меня.

Солдаты взвода трусцой, не в лад поплелись по дороге, а сзади подталкивал их, наезжал, готовый раздавить, броневик со спаренным пулеметом.

Постылый и неутешливый наступал рассвет. Лишенный жизни и теплых красок рассвет. Чужой рассвет. Это понимал генерал–полковник Паулюс. Там, на передовой, с рассветом начиналась канонада, несущая горе и смерть солдатам, а тут, в штабе армии, время будто остановилось в тягостном ожидании обещанной помощи, в раздумьях мятежных и безвольных, в чтении унылых донесений и сводок, сводящих с ума.

Ночью в цементном подвале Фридрих Паулюс продрог, ворочался, думая о наступлении утра, ничего доброго не сулящего. Тяжело вздыхал, терзался: как всетаки оборачивается фортуна! Когда–то рассвет был восходящим для Германии. В какие страны ни предпринимались походы, всюду начинались они с рассвета; так пала Чехословакия, в утренний час грянула война в Польше, таранили немецкие ганки испуганную Францию. Вторжение в Россию тоже началось чуть свет. Заря утверждала победу немцам. «Лучшим средством защиты является нападение», — сказал Шлиффен. Старый штабист Шлиффен. Не раз вспоминая эти пророческие слова, Паулюс добавлял к ним свое изречение. «Ключ для нападения — внезапность». А достичь этого можно только на рассвете, когда все вокруг еще спит…

Теперь рассвет был гибельным. Для немцев, для самого Паулюса, командующего армией.

Встал Паулюс разбитым, ныли суставы. Невольно потрогал себя и удивился: худ, кости прощупываются на плечах, в ногах, ребра выпирают. Поохал, но строго заведенному правилу не изменил: занялся своим туалетом. Хотел сразу сполоснуться водою, собранной на плите из талого снега. Потрогал подбородок: отросшая за ночь щетина неприятно топорщилась. Поймал себя на мысли, что подбородок и даже щеки теперь зарастают очень быстро. Это, наверное, всегда бывает, когда испытываешь потрясения. Нужно побриться, неприлично, нельзя в его положении опускаться внешне даже под огнем. Этого требовал от себя и подчиненных Паулюс. Лезвий на этот раз не нашлось, а опасной бритвой не привык и не умел пользоваться, не было и мыла в туалетной комнате. Позвал адъютанта.

— Адам, ты последнее время избаловался. Ни мыла, ни лезвий… Неужели, запасы кончились даже у командующего?

— О, господин генерал–полковник, натуральное мыло есть у наших противников. Для нас оно теперь роскошь, — как всегда длинно заговорил Адам, слегка покачиваясь в такт словам. — Русские, несмотря на потерю огромной территории и, разумеется, мыловаренных заводов, до сих пор, однако, снабжаются натуральным душистым мылом. Мы же начали войну с эрзац–мыла. Оно, как вам известно, готовится из жиров и глины, с примесью трав.

— -Хватит, хватит, Адам, — отмахнулся Паулюс.

Он задумался. Всегда этот Адам своими колкостями да остротами вызывает в его голове брожение мыслей. Сейчас Паулюс подумал о том, что с утра не намерен принимать ни командиров частей и сводных групп, ни штабных офицеров. Зачем они? Опять, как командир корпуса Зейдлиц, начнут с пеной у рта доказывать приближение неминуемой катастрофы. Кому это не известно. Катастрофа… Паулюс боялся ее с первых дней, когда фронт шестой армии пролег в междуречье от Дона до Волги. Клин уперся своим острием в берег русской реки да так и не шагнул дальше. Клин врезался в неподатливый камень. Забить его или хотя бы протолкнуть глубже не хватало сил. Клин застрял. Это знает каждый, не нужны никакие доклады. Надоело слушать одно и то же. Он, генерал–полковник, должен увидеть солдата, понять его душу и настроение, чтобы честно разделить судьбу в трагичные минуты. А эти штабисты — они только и умеют спасать свою шкуру, стараясь предвидеть поражение и валить вину на других.

— Адам, ты никого сегодня не вызывай, — слышится голос Паулюса из туалетной комнаты. — И принимать с докладами не буду. Дай же мне мыло. Неудобно, бог мой, командующему появиться перед солдатами с заросшей бородой.

Адам в дверях щерится.

— Господин генерал–полковник, я уже доложил вам. Есть мыло, но жесткое, как брусчатка. Эрзац–мыло…

Кое–как Паулюс побрился завалящим тупым лезвием. Порезал щеку, придержал ранку пальцем, пока не унялась кровь. Дурно ли побрился или хорошо — не знал; в зеркало потом не гляделся Говорят, глаза и лицо отражают душу. Но в душе Паулюса творится такое, что лучше не глядеть в зеркало, не видеть и не знать самому. Побрился и ладно.

Завтрак был строго ограничен самим генерал–полковником двумя–тремяйомтиками голландского сыра и чашкой кофе. Выходил из–за стола с пустым желудком. Кивнул адъютанту, чтобы подал шинель. «А он и вправду на передовую… Чего там делать?» — нахмурился Адам, боясь как черт ладана русских мин, но вынужденно смирился.

— Разрешите и машину подать? — предложил адъютант. — Быстрее обскочим позиции.

— Фронт, Адам, настолько эластично сузился, что и ехать некуда, — мрачно усмехнулся Паулюс.

Позиции начинались сразу от штаб–квартиры, размещенной в подвале универмага. Траншеи и окопы перемежались с бетонированными укреплениями. Там и тут по глубоким провалам бойниц угадывались доты, некоторые были разворочены русской артиллерией и бомбами: враскид лежали цементные трубы, в них теснились солдаты, выглядывающие пугливо из нор. Пробираясь через навалы кирпича и перекрученных лестниц, Паулюс неосторожно прикоснулся к железным перилам и тотчас отдернул пристывшие к металлу пальцы.

— Русский мороз имеет свойства кусаться. Возьмите, господин генерал, мои перчатки. Вы свои забыли… Я прошлый раз чуть руки не лишился, — пожаловался говорливый Адам.

— Без руки можно жить, Адам, — сказал Паулюс.