Василий Соколов - Крушение

Приковылял Жмычка в поселок и — прямо к бургомистру. Упал посреди пола, трясется, судорогой исходит. Бургомистр перепугался, позвал со двора полицая. Вдвоем они снесли странника в сенцы, кое–как отходили, дав понюхать нашатырный спирт.

Ввели в комнату.

— Плохи дела… гык… Господин бургомистр, — икая, заговорил Жмычка. — Я с того… гык… свету. От партизан бежал. Не люди, а… гык!

Бургомистр вытаращил глаза, точно перед ним не человек стоял, а спаситель в образе ангела. «Службой моей комендант недоволен. Будто партизанам потакаю. Агентов не завербовал. Вот — живой, сам пожаловал», — тешился бургомистр и тотчас позвонил коменданту.

Комендатура и дом бургомистра размещались на одной улице, но немец почел за унижение идти на поклон, велел доставить ему агента.

По дороге бургомистр пытал:

— Ты, чай, не врешь?

— Господин бургомистр! — взмолился Жмычка, остановясь посреди улицы и громко крича. — Креста на мне нет, ежели брешу. Можете в тюрьму упечь. Дозвольте сразу стопы направить, где у вас тюрьма имеется?

— Тюрем на свободной территории нет. Немцы установили новый порядок! — похвалился бургомистр. — Имеются только лагеря.

— Леший черта не слаще, — ответил Жмычка. — Все равно где ни сидеть, абы за решеткой…

— У коменданта решим, куда тебя определить, — сказал бургомистр, подтолкнув мужика.

— Да не толкайте меня допрежде в пекло! — огрызнулся он. — Я и без вашего вмешательства искалеченный.

— Где, каким образом?

— Суставы у меня гремят, — Жмычка заголил рукав ветхого пиджака, крутнул худощавую, обтянутую кожей руку так, что хрустнули суставы в локте. Жмычка еще в молодости на косьбе поломал руку и теперь радовался, что так получилось. Он показал бургомистру выпирающую наружу кость.

— Не надо. Не казни самого себя, — взмолился бургомистр, боясь, что не доведет агента и до коменданта.

— Как били… Как били… гык! — опять дернулся в икоте Жмычка. — Ничего завидного, ежели попадете к ним. Гык!

Подошли к деревянному дому на каменном фундаменте. Бургомистр на крыльце подал часовому немцу пропуск со свастикой. Часовой пронзительно и брезгливо взглянул на оборвыша–мужика, вызвал заспанного дежурного с желтой повязкой на рукаве, и тот, доложив коменданту, вышел на крыльцо, дал знак вводить.

— Доставил вам обещанную пташку, — кланяясь, проговорил бургомистр. — Так что снимайте с меня грех. Не виноват я, коль долго не попадались.

— Герр… гут! — гортанно воскликнул комендант, пуча глаза на браво поднявшего голову мужика. — Вы есть… добровольно… пошел на немецкую службу?

— Я, господин… как вас величать… Гык! — рыгнул Жмычка, заставив коменданта поморщиться. — Я партизан! — чем еще больше вверг офицера в недоумение.

— Он, господин комендант, бежал из партизанской зоны… По личному убеждению, и я помог сманить, — приврал бургомистр и был рад, что Жмычка при этих словах кивнул.

— Зачем нужно делайт рычать? Нехорошо! — недовольно заметил комендант.

— Они меня били, — пояснил Жмычка. — Добро, живым я к вам явился. А не то на погосте… гык!

— Что есть «погост»?

— Ну, куда людей мертвых сносят. Могила.

— С ним, господин комендант, припадки бывают, — вставил бургомистр. — К тому же рука поломана.

Жмычка с покорной готовностью заголил руку, показав безобразно выпирающую кость.

— Гут, — сказал комендант. Он спросил, много ли партизан и где они прячутся.

— Жилье ихнее недалече, у Волчьего оврага.

— Я это место знаю, — похвалился бургомистр. — В прошлом году сцапали там двух, русских военнопленных. Помните, господин комендант, которых в расход за ненадобностью пустили.

— Я… Я…6 — кивнул комендант. И спросил, как перенесли зиму партизаны и много ли у них съестного, не голодают ли?

Но вместо ответа Жмычка начал гыкать, да так сильно, что задергался головою.

— Надо попейт воды. Много польза, — сказал комендант, и бургомистр принес кружку воды. Прежде чем выпить, Жмычка заглянул на донышко кружки и затем опорожнил ее. Вытер усы, поклонился.

— Партизан тьма–тьмущая, — заговорил Жмычка. — Я кашеварам помогал и закладывал в котел, ежели меня не обманет память… Слаб уж на память. Отбили, совсем чуть не лишили ума. Стало быть, закладывал мяса четыреста с лишком порциев. — Жмычка, разохотясь,. продолжал: — Едят до отвала, а зимой, когда с продуктами нехватка произошла и неоткуда было взять, на голодном пайке сидели. Но сейчас едят вволю. И пьют… Вы бы поглядели, господин комендант, как пьют. Прямо лакают сивуху, да еще настоянную на траве, прозванной зверобоем. Сильны, ух! И лютее зверя… Бороды носят. У одного — комиссара ихнего — черна–чернее тучи, а главарь партизанский по кличке «Борода» свою длиннющую бороду затыкал за кушак, чтобы не мешала бежать в атаке, а потом она, видать, надоела ему… Забрал в руку, оттянул, положил на пень, бац топором — и на аршин укоротил. Отрастет — опять рубить зачнет, потому как приметную кличку носит, с бородой ему нельзя ходить.

— Ты того… не заливай–про бороды, — перебил бургомистр, щадя дорогое время коменданта. — Какое у них оружие?

— Оружие новое имеют, — укорачивая свою речь, ответил Жмычка.

— Откуда взяли?

— Куют, господин комендант, — запросто ответил Жмычка. — Топоры на длинных рукоятках, шесты с острыми, расщеренными наконечниками и крюками… Подкрадутся к землянке и тихой сапой дергают… Одного так живого приволокли, поддели его сошного… Ужас! Особливо страшны гранаты–самопалы. Железные, вроде мортиры. Несут, лешие, по двое на плечах, а как завидят ворога, так прямо один становится раком, другой ему на спину эту мортиру, и дуют изо всех стволов. Из этих стволов и дробь, и каменья, и смерть сама вылетает.

— Брось врать, быдло! — выругался бургомистр. — А то зубов лишишься.

— Да что вы, свят бог, не вру. Нетто не слыхали грохот в балке… Пробу делают, пристрелку.

Комендант закрыл глаза и поразмыслил вслух:

— Все это надо забирайт. И вы нам будете помогайт.

Рад стараться, ваше благородие! — Жмычка, одаривая поклонами, пятился к выходу.

На волю не был отпущен, да он и не просился. Устроился у бургомистра в сарае под досмотром полицая.

Пролежал безропотно день.

Наступила ночь.

В немой глуши громыхнул взрыв. Будто гром опрокинулся с неба. Колыхнуло эхо, опять ударилось и пошло колобродить неумирающим отзвуком. Жмычка съежился, точно почуяв, что в этот миг рушится земля. Мысленно перекрестился, глянул кверху — в перепрелых дранках провисшей крыши мигали отблески. Снаружи донеслись крики, гвалтные голоса немцев.

Заворочался под дверью полицай, крикнул, не отходя от сарая:

— Куда старика девать — в расход?