Василий Соколов - Крушение

— Вы ешьте… Не стесняйтесь, чай, не в гостях, — серьезно добавила Верочка, чем вызвала усмешку парня и предостерегающий кивок старшей сестры, давшей понять, чтобы не слишком вольничала.

Желая явно понравиться, парень ел чинно и даже как–то ненатурально. Ломтики сала он резал на более тонкие и, осторожно поддевая лезвием ножа, отправлял в рот, а помидоры вообще боялся есть, чтобы не брызгать.

— Вы слишком обходительны… с собой, — прыснула со смеху Верочка.

Парень смутился, а потом спросил:

— Как это — обходительны?

— А вы не замечаете, да? — удивилась Верочка. — Берете с ножа… На кончик. А не боитесь того, что язык можете нечаянно порезать? И вообще… вы слишком…

— Перестань трунить над парнем, — сказала Наталья и вдобавок наступила Верочке на ногу.

— Ой, кто же это палец отдавил! — простодушно вскрикнула Верочка, чем совсем вогнала матроса в краску.

По праву старшей Наталья ревниво следила за сестрой, не давая ей позволять ничего лишнего. Когда, например, эшелон остановился в поле и должен был простоять не менее часа, пока не заменят разбитые и порванные рельсы, Наталья не отпустила Верочку рвать росший вблизи полотна горох, несмотря на то, что ее упорно приглашал матрос. Ему пришлось одному сходить и принести охапку плетей со стручками, а заодно и невесть где найденную переспелую дыню. Парень божился, что нашел ее на окрайке бахчей, в бурьяне.

— Кто–то бросил семечко, и выросло, — заключила Верочка, — Это еще что — ерунда… Мы находили арбузы в колхозных подсолнухах. Сами вырастали, дикие.

Угощая, матрос говорил обеим сестрам:

— Извините, если обидел… Я этого не хотел.

— Да что вы? Никого вы не обидели, — отвечала Верочка и смотрела на Наталью, кивающую головой.

— Вот я гляжу на вас и дивлюсь, — посомневался матрос, — не схожие на лица и вроде не подруги, а как родня.

— Мы сестры, — сказала Наталья.

Матрос заморгал неверящими глазами.

— Разыграть меня хотите?

— Какой интерес? И ради чего? — спросила Верочка.

— Разве не похожи? — улыбнулась Наталья.

— Нет… Хотя, правда… — не договорив, парень примолк, но Верочка не отступала, спросив:

— Что, правда?

— Если приглядеться подольше, вроде и похожи.

— Ну, приглядывайтесь, коль охота, — рассмеялась Верочка, чем смутила и сестру и матроса, который виновато потупился, украдчиво поглядывая на сестер.

— Похожи теперь?

Парень отрицательно помотал головой.

Наталья, а следом за ней и Верочка рассмеялись, потом, не сговариваясь, обе потянулись друг к другу и обнялись.

— Нет, честно, вы сестры? — переспросил парень серьезно.

— Конечно, сестры, — столь же серьезно заверила Верочка.

Это, казалось, обрадовало матроса, но минуту перегодя, он жалостно посмотрел на младшую, белокурую Верочку и обратился к Наталье, ехавшей в гимнастерке:

— Вы, похоже, уже служили и, может, успели хлебнуть горя, но зачем ее–то везете… Девчонка.

— Прямо уж! Разве одним только пожилым и воевать?

— Да… Вот и… пожилым я выгляжу? — покраснел парень.

— А вас это сердит?

— Наоборот, хочу выглядеть старше, да не получается.

— Отпустите бородку, — посоветовала Верочка, вызвав усмешку на лице парня.

— Нет, серьезно, зачем вы везете ее под пули? Ведь она совсем еще птичка, из гнездышка выпала.

— Будет вам, — отмахнулась Верочка, — а то разобижусь.

— На меня обижаться не надо. Я ради вас… Кому это взбрело в голову призвать? Сидят там, тыловые крысы! — разгорячился, было, матрос, но Наталья поспешно успокоила:

— Не волнуйтесь, никто ее не призывал в армию. Она едет на трудовой фронт.

— А вы думаете там легче? — страшно удивился парень. — На фронте хоть отдушина бывает, когда из боя выводят… А там просвета не будет видеть… Не калачи едет есть. Завод — военный объект, где строго, дисциплина железная…

— Не люблю, когда кто–то меня жалеет! — вспылила Верочка.

Впервые, кажется, так сказала младшая сестра, а Наталья обрадовалась и подумала, что она уже совсем взрослая, в обиду себя не даст и ее можно свободно пускать одну в дорогу.

С начала лета, когда германские войска растекались по южному крылу Восточного фронта, Адольф Гитлер был в хорошем настроении. Из Восточной Пруссии, от куда, конечно же, далеко было управлять ходом войны, он переехал с верховным штабом, со свитой адъютантов и секретарей на Украину. Ставка разместилась в пыльном, внешне неприметном треугольном лесочке, на большой дороге, в 15 километрах от Винницы.

Штаб–квартира фюрера почти ничем не отличалась от его постоянных резиденций: и тут, под землей, в бункере было просторно, так же был застелен мягкими верблюжьими шкурами пол, так же стоял в углу огромный глобус. Если что и было помехой, так это вредный для зрения электрический свет, горящий днем и ночью, искусственно нагнетаемый воздух, но в войну такие неудобства и он привык терпеть.

По обыкновению, Гитлер вставал рано и, выпив чашку кофе, поднимался из железобетонного бункера наверх. Заложив одну руку за пояс, а другой то и дело поправляя косую челку, спадающую на правый глаз, он прохаживался по бетонированной дорожке. В эти минуты никто не имел права мешать ему. Даже старший адъютант Шмундт старался держаться поодаль, срывая от нечего делать на ходу листья и разминая их в пальцах. Все знали: фюрер думает, фюрер решает исход войны. Рядом вышагивала свирепая овчарка, которая охраняла его покой. Только изредка Гитлер останавливался возле куста диких роз, тщетно нюхал блеклые и непахнущие лепестки и опять шагал, слегка сутулясь.

Минут через десять он поворачивал к вольеру с металлической сеткой, за кото. рой, навострив уши, стояла пятнистая серна. Этот молодой горный козленок был привезен из австрийских Альп по настоянию врача–психиатра, видевшего в этом одно из средств избавления фюрера от нервных потрясений. С самого начала серна вела себя отчужденно и строптиво; она не хотела принимать пищу ни в то время, когда находилась одна, когда скрыто подбрасывали ей еду, ни из рук самого Гитлера, что приводило в отчаяние грудастого немца, приставленного за ней ухаживать. Ее кормили насильно, разжимая рот и выдавливая молоко из соски. Потом Гитлеру надоело церемониться. Глядя, как при одном его появлении серна металась и со всех ног шарахалась в глубь вольера, он распорядился взять ее голодным измором.

Подойдя сейчас к железной сетке, Гитлер нисколько не удивился, увидев, как исхудала серна. Тонкие, изогнутые, будто сломанные ноги, шерсть дыбилась клочьями; ему даже повиделись капающие у нее из глаз слезы.

— Гордыня, кажется, сдалась. Проси же пощады! — усмехнулся Гитлер и достал из кармана припасенную для нее морковку, поманил к себе. Но серна — вот уж дикое племя! — испуганно фыркнула и забилась в дальний угол. Огнем сверкнули на него ее дикие глаза.