Алексей Першин - Смерч

Денис сделал поправку к расчету и передал телефонисту новые данные.

— Торопи расчет.

— Ребята, скорее! Фашисты убегают! — Связист, задрав голову, весело сообщил: — Готово!

— Залп!

— Залп!

Эллипс поражения от шестнадцати ракет на этот раз удачно вытянулся по ходу балки. Но за дымом Денис не смог рассмотреть результаты стрельбы. И все же чувствовал: накрыл, не мог не накрыть.

Едва колонна оторвалась от лесной полосы, как послышалось:

— Воздух!

— Воздух!

Резко толкнув дверь, Денис отчетливо увидел заходящий на боевой разворот «Мессершмитт-110». Выскочил из машины, закричал:

— Рассредоточиться! Скрябин — влево, Колесников — вправо!

Установки, а за ними и грузовики, рассыпавшись в стороны, помчались по степи.

Денис схватился за ручной пулемет, пристроился на капоте автомашины и начал целиться. Водитель и Кувшинов с тревогой наблюдали за ним.

— Из машины! Скорее! Захватите автоматы!

Самолет нацелился на установку Колесникова. Когда высота «мессершмитта» достигла метров ста — ста пятидесяти, Чулков выпустил длинную очередь.

Самолет, ответив из двух крупнокалиберных пулеметов, взмыл вверх и снова стал разворачиваться.

— Диск! Скорее диск!

Самолет приближался.

Очередь чулковского пулемета слилась с торопливой автоматной и винтовочной стрельбой, которую открыли из других машин солдаты.

Однако «мессершмитт» был как заговоренный. На третьем развороте он ринулся на «виллис». Денис упал, прикрыв руками голову, но, овладев собой, поднялся и с колена застрочил в острый, быстро нарастающий лоб «мессершмитта».

Чмак-чмак-чмак! — зачавкали справа от него пули, и почти сразу же сзади ахнула бомба.

Едва не коснувшись фюзеляжем земли, самолет опять взмыл, но невысоко и начал тяжело разворачиваться вправо. Правое его крыло оказалось почти перпендикулярным к земле.

Денис бросил пулемет на капот и, ведя дулом слева направо, возобновил огонь по истребителю. В диске трассирующие пули, и было видно, как они впивались в фюзеляж.

Что-то кричали гвардейцы. И в их руках клокотали автоматы.

Фашистский летчик опять нацелился на «виллис».

— Ложись! Ложись! — закричали в два голоса Федор Васильевич и водитель.

Но Дениса ослепила ярость. Из глаз его катились слезы, он что-то кричал, но что именно — ни сам, ни другие не разбирали. Чтобы остановить его сейчас, нужна была физическая сила. О смертельной опасности не думал. Мало ли, какие моменты приходилось переживать? Молод был и горяч.

Для Кувшинова было ясно и другое: немецким летчиком овладела та же безумная сила. И его она ослепила.

Начался поединок.

И снова стрелял Чулков. Очередная бомба легла теперь ближе, но все же в стороне. Осколком сбило с Чулкова шапку. Новый разворот истребитель начал делать влево. Денис, покрутившись вокруг машины и приладившись, пулю за пулей, как гвозди, стал всаживать в истребитель. Расстояние до атакующего «мессершмитта» было незначительным.

Но вот самолет заметно встряхнуло, летчик попытался выровнять его, но это ему не удалось. «Мессер» стал валиться на спину. А пулемет в руках Чулкова все выплескивал и выплескивал строчки пуль.

От взрыва истребителя дрогнула земля. Как подкошенный упал и Денис. К нему устремились солдаты, думая, что комсорг ранен или убит. Но вот раздались возгласы:

— Мотоциклы! Мотоциклы!

Чулков вскочил и как безумный стал озираться. Глаза были красные, лицо почернело. Он не сразу понял, откуда и чьи это мотоциклы. И вдруг, будто прозрев, увидел пяток мотоциклов с колясками, которые со стороны балки мчались к ним по степи, рассыпавшись цепью.

Немцы! Гулко застучали знакомые МГ.

Пять мотоциклов — это пять пулеметов. Надо удирать.

— По местам! Вперед!

— Стой! Стой!

От установки Колесникова кто-то бежал и размахивал рукой. Это был сам старшина.

— Денис, Акиншин ранен, без сознания…

— Ясно. — Денис повернулся к водителю «виллиса»: — Сколько дисков осталось?

— Четыре.

— Все четыре диска на установку Колесникова. Газани!

Подхватив пулемет, Чулков устремился вместе с Колесниковым к его установке, хотя мог бы куда быстрее добраться к ней на «виллисе». Водитель догнал их.

— Садитесь! — сердито крикнул он.

Денис, опомнившись, втолкнул в машину Колесникова и вскочил следом. Оглянулся. Мотоциклы приближались. До них оставалось километра два.

Акиншина осторожно вытащили из кабины и перенесли в «виллис». Чулков сел на его место. Стартер зарычал. Но мотор не заводился. Раз! Другой! Третий! Денис спрыгнул на землю.

— К бою! Огонь только по моей команде!

Солдаты залегли за колесами автомобилей.

Из тридцати боеспособных осталось двадцать шесть человек. Один пулемет, двадцать пять автоматов. Против них — пять пулеметов.

— Приготовить к взрыву установку! — бросил Чулков Колесникову.

— Как?! Почему?!

— Ты сам это сделать в состоянии?

— Рука… Трудно мне.

— Сиволобов!

Подбежал прятавшийся за установкой солдат с лицом в черных точках. Его когда-то обожгло пламенем из сопла ракеты.

— Взорвете установку по моей команде. Знаете, как это делается?

— Сумею. Обучали.

Старшина Колесников плакал. Крупные слезы ручьем катились по щекам.

— Сиволобов, быстрее! Колесников, ложись!

— Иди ты… Я… я умру с установкой! — Старшина полез в кабину.

Но силы оставили его, он упал.

Горло Чулкова перехватило спазмой. Но существовал строжайший приказ о соблюдении военной тайны. В сложившейся ситуации установку с отказавшим мотором необходимо было взорвать. Чулков подал знак глазами двум солдатам. Они подхватили Валентина на руки и бегом устремились с ним к грузовику.

Уже доносился стрекот мотоциклов. Неподалеку стонал раненый. Пули свистели над головой, со звоном сыпались стекла кабин.

Мотоциклы мчались, как на параде, били из всех пулеметов. Пули решетили автомобили, вот-вот могли угодить в бензобаки.

— Огонь!

От первой же очереди взорвался средний мотоцикл, завалились набок еще две машины. Залп был внезапен и силен, а этого гитлеровцы не ожидали. Оставшиеся машины, круто развернувшись, помчались назад.

— Сиволобов, отбой! — Денис махнул солдату рукой. — Установку на буксир. Бегом!

Колесников выбрался из кабины грузовика, смешно засеменил к Денису, обнял его здоровой рукой.

— Ну, спасибо, лейтенант! Вот спасибо!

— За что благодаришь-то, чудило?! Не сбей мы фрицев — взорвал бы…

— Да все, все я п-понимаю! — от волнения и пережитого страха Колесников заикался. — Но ведь жалко. Душа разрывается.

Когда уже подъезжали к расположению полка, Денис вдруг подумал, что сегодня, будучи под пулями, мог легко погибнуть, но не испытывал страха ни тогда, ни сейчас. Он понимал: это была не смелость, а странное равнодушие к себе. Оно происходило от угнездившейся в груди тупой боли. Словно бы от него отсекли какую-то важную часть и рана непрерывно кровоточила. В бою эта боль отпускала. И чем острее была опасность, тем менее ощутима становилась боль. Опасность спасала от мыслей о Гале, от страданий…