Михаил Лобачев - Дорогой отцов [Роман]

— Приехали, — доложил он Настасье Семеновне.

Настасья Семеновна, высокая и проворная, с острым взглядом умных глаз, встала до рассвета и к приезду кучера досыта успела наработаться.

— Ну, Григорий Иванович, — обратилась Настасья Семеновна к Лебедеву, — извините, что не могу побыть с вами часок-другой. Время у нас такое, что сидеть в холодке не приходится. Надо ехать в степь, на озимые глянуть. Не хотите ли со мной прокатиться?

— С удовольствием, если можно.

По дороге Настасья Семеновна говорила Лебедеву:

— Народ, Григорий Иванович, за войну больно прозрел. Бабы, пойми, которые в отсталых ходили, до одури, можно сказать, работают. Ох, как тяжело нам всем. — Замолчала. Зорко глянула вперед. — А вот и наше поле.

Озимые всходы густо и ровно укрыли землю. Земля теперь стала роднее, прочнее пролегли связи между землей и человеком, крепче завязывались узлы дружбы с ней.

— Ну, что скажете, Григорий Иванович? — показала она на озимые посевы. — Наши девушки сеяли. Замечу вам, у девушек больше порядка в работе, чем у пареньков. Девушка на пашне— все одно, что хорошая швея. Пашут борозда к борозде, как будто причесывают поле. Как все меняется в жизни, Григорий Иванович! Многие, и я, конечно, сомневались, что какой-нибудь толк получится от тракторов. А теперь вот наши девушки погоняют этих лошадок. Ведь вот что дивно, Григорий Иванович.

— А вам, Настасья Семеновна, не дивно, что вы управляете таким большим хозяйством?

Минуту подумав, Настасья Семеновна сказала:

— Я, Григорий Иванович, по великой нужде взялась за это дело. Кончится война, колхозами опять начнут верховодить мужики. Но только теперь уж не каждому доверим свое хозяйство.

— Нужда, Настасья Семеновна, раскрыла таланты, народила героев, знаменитых полководцев.

От озимого поля Настасья Семеновна поехала на зяблевую пахоту. И там она хотела показать Лебедеву не менее добрую работу, и там в передовой бригаде тракторы водили девушки с косичками, и только бригадир — мужчина, он же и слесарь, и механик. На зяблевой пахоте Настасья Семеновна вдруг пришла в неописуемую ярость. Промерив первые борозды пахоты, она не поверила своим глазам — глубина оказалась много заниженной. Глаза у нее потемнели, налились холодком. Она не поехала к будке, а послала кучера за бригадиром.

— Не мешкай, Потапыч.

Потапыч взмахнул кнутом, по-степному гикнул, и залилась тележка. Минут через десять провинившийся бригадир был доставлен к строгой председательнице. Настасья Семеновна, не ответив на приветствие, подала ему складной стальной метр и сердито сказала:

— Промерь!

— Знаю, Настасья Семеновна. Не доглядел.

— Стыд у тебя есть или нет? — не слушая сконфуженного бригадира, выговорила Настасья Семеновна.

— Молодая трактористка. Неопытная, — оправдывался бригадир.

— А где твои глаза? На кого работаешь? Кого обманываешь?

— Настасья Семеновна…

— Нам нужен хлеб, а не сорняки. Хлеб.

— Исправим, Настасья Семеновна, — совсем тихо говорил разбитый и смятый бригадир.

— Он исправит. А чьими, фактически, руками? Чьими, фактически, средствами? Опять-таки колхозными. Стыдно так! Стыдно!

С зяблевой пахоты поехали домой. Настасья Семеновна молчала, настроение у нее испортилось. Лебедев, поглядывая на председательницу, вспомнил дядю Мишу: «Где-то он теперь?» Григорий Иванович все еще не сказал Настасье Семеновне, что ее муж ранен и выбыл с фронта в госпиталь. «Потом, потом, — думал он. — От дяди Миши скоро-скоро должно быть письмо, и тогда все разъяснится». Он еще раз оглядел Настасью Семеновну оценивающим взглядом. «Сильная женщина. Дядя Миша, должно быть, молится на нее». Настасья Семеновна, почувствовав на себе пристальный взгляд, обернулась, досмотрела на Лебедева потеплевшим взором.

— Вот так часто в жизни бывает, — спокойно промолвила она. — Все хорошо, и вдруг какая-нибудь пакость. Бригадир он неплохой, но зазнался немного. — Грустно вздохнула.

Домой вернулись под вечер.

Машенька встретила отца с радостным криком. В руках она держала большую тряпичную куклу — подарок бабушки Василисы, матери Кладовой. Бабушка Василиса — высокая, малость сгорбленная старушка, ласково поглядывая на Машеньку, улыбалась; ей приятно было, что ее неказистый подарочек доставил девочке великую радость.

— Тут бабушка Варвара козу Машеньке приводила, — сказала Василиса, обращаясь к Настасье Семеновне, — но я не приняла, оставила до тебя. А бабушка настырная — опять приведет. Вон, никак, идет.

Невысокая, во всем черном, к дому подходила еще крепкая на вид старушка. Она вела на веревочке вертлявую козу. Варвара раскрыла калитку и, привязав козу к завалинке, вошла в избу.

— Второй раз домой не поведу. Это ведь срамота. Здравствуй, служивенький. Василиса-то назад меня повернула. Разве это дело? Мы со стариком одиноки. Детей не имеем. Старик наказал мне с козой домой не возвращаться. — И, повернувшись к Лебедеву, стала просить егоз — Бери, сынок. Коза смирная, молочница. Пусть девочка попьет молочка.

— Хорошо, мамаша. Я возьму, но только на время.

— Пускай, сынок, на время. Пускай так. Мы и на это согласны. А девочка какая хорошая, Нам бы, сынок, ее оставил, а?

— Этого еще не хватало, — заворчала Настасья Семеновна.

— Ишь, как строго. А еще дед наказывал звать тебя, служивенький, в гости. Он у меня бывалый, разумный старик. Что ты скажешь, молодец?

Лебедев пошел проводить бабушку Варвару, чему она была очень рада. Не умолкая, она рассказывала, как живет с дедом, что они думают о нечистом, какую придумали ему кару. По тому, как уверенно рассказывала бабушка о всяких ловушках на душегуба, ясно было, что планы принадлежали деду. Простившись с бабушкой Варварой, Лебедев вернулся домой. Он сожалел, что не застал дома Настасью Семеновну, с которой он хотел поговорить о своем личном, о Машеньке. Кладова для нее стала бы второй матерью. «Мало ли что с ним может случиться?»

Настасья Семеновна ушла в правление колхоза. Там текла своя, беспокойная жизнь от петухов до петухов. В правлении сидела и поджидала председательницу молодая колхозница. Она настоятельно просила Кладову освободить ее от подвозки снарядов.

— Уволь, сваха, не могу я их возить.

— Не можешь, а уже две поездки сделала. Попугал, что ли, фашист немножко?

Колхозница тяжело вздохнула.

— Попугал, сваха, — призналась она. — У станции, нечистый, налетел. Я с перепугу прямо под телегу улезла.

— Так не годится, сваха. Больше под снаряды не прячься. Ну, ты теперь стреляная птица. За эту работу, сваха, медаль тебе исхлопочу. На боевой фронт подмогу даешь. Из других колхозов возят?

— Возят, Настасья Семеновна.

— Ну, что же, сваха, как решим твое дело?