Евгений Герасимов - Чудесный источник [Повести]

Вот и вся тактика-практика Деда. Но теперь, при полутысяче людей, уже не покомандуешь с пригорка или с крыльца. Сейчас вон уже на какой горе будет командный пункт. Кто увидит отсюда такого коротышку, как Дед?

Ким не очень-то верил в военные таланты Деда. В первую мировую войну Трофим Савельевич был рядовым солдатом, в гражданскую дослужился только до старшины роты, а старшина что за командир — больше хозяйственными делами занимается. Глядя на Деда с вершины дуба, Ким заранее улыбался — знал он, что Дед, с тех пор как стал большим командиром, взял себе в моду, прежде чем отдать боевой приказ по отряду, поломать перед людьми комедию. Думает, думает иной раз, а потом скажет: «Нет, це дило так, без освежения разума, не разжувати» — и постучит себя рукояткой плетки по затылку раз, другой, третий, да с таким хитрым видом, будто есть у него в голове какая-то тонкая пластинка, которая, когда он постучит, повернется, мозги у него проветрятся, и тогда он найдет самое верное решение. Говорят: «Ох и хитрый же тактик наш Дед!» А его тактика и хитрость вся в этом. Ким-то хорошо знает, кто отдает приказы, а кто их подготавливает, и ему досадно, что слава идет Деду, а отец его остается в тени. Да и Василий Демьянович тоже. Он хоть и не кадровый военный, но все же перед революцией окончил школу прапорщиков, а в гражданскую войну был начальником штаба полка. Не будь их двоих, начудил бы Дед со своей хитрой тактикой. С двух сторон его подпирают, но никто этого не замечает, потому что на виду у всех командует он один.

«И сейчас так же вот», — думает Ким, глядя, как под дубом собираются вызванные для получения приказа командиры боевых групп отряда. Дед молча смотрит на тучу, никак не наглядится на нее, а они все смотрят на него, и все так довольно улыбаются, будто это он каким-то фокусом вызвал им на подмогу такую черную тучу. А комиссар и начальник штаба стоят в сторонке, будто они тут ни при чем, и тихо разговаривают между собой.

Ким смотрит на все это с вершины дуба, и ему самому начинает казаться, что Дед выкинул с тучей какой-то фокус — уж очень она кстати поспела, как по заказу. «Нет, что ни говори, а Дед силен», — решает он вдруг.

Проснувшись рано утром, Валя подумала, что ливень с грозой, под шум которого она засыпала вчера, все еще продолжается, но сейчас же поняла, что это не дождь шумит, а машины мчатся одна за другой по улице, за углом дома. Подняв голову с подушки, она увидела в окне, над занавеской, закрывавшей только нижнюю половину его, задранную вверх конскую голову и всадника в нательной рубашке, пригнувшегося под нависавшими над ним ветками тополя. Громко цокая подковами по кирпичному тротуару, конь с всадником проскакал возле самого окна.

Валя вскочила с кровати, метнулась к окну, глянула за занавеску. В переулке буксовала застрявшая в луже грузовая машина. Несколько немецких солдат, стоя в грязи, подпирали грузовик. В кузове его, на ворохе домашних вещей, сидела женщина в голубом плаще с большим узлом на коленях.

«Из немецкой комендатуры», — узнала эту женщину Валя, и в смутном предчувствии чего-то необыкновенно радостного у нее перехватило дыхание. Не одеваясь, в одной рубашке, стояла она у окна, прислушиваясь к доносившемуся снаружи шуму. Потом, когда засевшая в грязи машина уехала и шум на улице, за углом, затих, Валя приоткрыла одну створку окна и чуть выглянула в щелку; она увидела пустой, безлюдный перекресток, осмелев, распахнула створку настежь и посмотрела вниз по переулку — и там до самой реки было пусто.

Непонятно было, что за переполох произошел в городе и почему улицы сразу опустели, затихли. И вдруг Валя услышала далекий, глухой пушечный выстрел, за ним другой, более громкий, и близкий взрывной удар. Она уже слышала орудийную стрельбу и умела отличить выстрел от разрыва.

На громкий удар разрыва ее сердце ответило торопливыми и сильными ударами. Подняв руки так, словно хотела кого-то обнять, Валя глубоко вздохнула и в счастливом волнении села на кровать.

Как она ждала с мамой этого часа, прислушиваясь по ночам к каждому проникавшему снаружи звуку, с ужасом думая, что вот сейчас они снова услышат автоматную трескотню в яру, когда по вечерам из тюрьмы гонят толпы людей и увозят на подводе лопаты, трескотню, при которой руки и ноги слабеют, становятся какими-то ватными. Долго ли еще так жить? Когда же, наконец, вернутся свои? Валя ждет их со дня на день уже несколько месяцев, с тех пор как услышала, что наши разбили немцев под Москвой.

И вот наши подали свой голос. Валя нисколько не сомневалась, что, раз пушки стреляют, значит, фронт уже подошел к Городку. Чего бы иначе немцы заметались так в панике?

Н нужно же было маме вчера уйти в село к родным за картошкой!

Больше Валя и минуты не могла оставаться одна. Да и зачем, когда за углом живет ее подруга, одноклассница Оля. Может быть, она еще ничего не знает, спит и видит какой-нибудь страшный сон. У нее теперь всегда сны страшные. Сейчас заойкает: «Ой, Валечка, ну и жуть же мне приснилась!» А тут такая радость! Ох и смешная же ты, Олька, глупая. Какая теперь может быть жуть, если уже слышно, как стреляют наши пушки!

Валя сунула голову в платье, задергалась, запрыгала, нетерпеливо натягивая его на себя, — и до чего же это платье стало узкое, как оно село от стирок! И уже в саду, ныряя под осыпавшие ее дождем яблони, Валя выдергивала из-под платья свои толстые распушившиеся косы.

За время оккупации она отвыкла ходить по улицам: бегала садами и огородами — так безопаснее, так все ходили, истаптывая усадебные участки, ломая и разнося разделявшие их плетни и заборы. И сейчас Валя не подумала, что проще пройти улицей: хотя и пустая, улица все еще пугала ее.

На Олином дворе Валя вынырнула из густого запущенного малинника у самого крыльца. Дверь была распахнута.

— Олька! — закричала Валя, испугавшись, что, может быть, Оля уже куда-нибудь убежала и теперь ее не сыщешь.

Оля откликнулась из-за угла дома. В пальто, накинутом на нижнюю рубашку, босая, она стояла на слеге, запиравшей ворота, и смотрела на улицу, чем-то страшно заинтересованная. Обернувшись, она закивала Вале головой и показала ей на что-то вниз пальцем. Валя вскочила на слегу и глянула за ворота. На мокром от дождя кирпичном тротуаре лежала лакированным козырьком вверх совершенно новая, словно только с магазинной полки, немецкая офицерская фуражка.

— Смотри, как лягушка, сейчас квакнет, — шепнула Оля на ухо Вале.

Прижавшись к подруге всем телом, дрожащим от холода, Валя стала бешено целовать ее в щеки, глаза, нос, губы.

— Олька, миленькая, неужели мы с тобой дожили?

— Ага, — сказала Оля, вся сжавшись и скорчившись от поцелуев, словно ее холодной водой поливали.