Николай Дворцов - Море бьется о скалы [Роман]

— Держи! — Васек подает мастеру ножовку, голубой обрезок жилы кабеля и, опираясь руками, довольно ловко выбрасывает себя из колодца. Электрик, схватив конец жилы, в ужасе ахает:

— Василь! Что ты наделал?! Я говорил — красный!.. Красный!.. Проклятье!.. Красный! Понимаешь?

— Я, я, форштеен… — Васек с невозмутимым видом тычет пальцем в жилу кабеля.

Растерянность на лице электрика сменяется яростной злобой. Он толкает Васька, замахивается обрезком жилы в свинцовой оболочке.

— Никс форштеен, — твердит Васек, опустив голову.

— Никс форштеен! — передразнивает мастер. — Саботаж! Да, да!.. Убить тебя мало! Что скажет обер-мастер? Пойдем к нему! Да, да! Я не должен страдать…

— В чем дело, господин мастер? — интересуется Бойков.

Мастер охотно рассказывает. Он приказал отрезать красную жилу. Семьдесят сантиметров… А этот паршивец отхватил голубую. Ее совсем не следовало…

— Ты что же это, а? — спрашивает Федор.

— А чего?.. Не понял… Черт его знает… — бормочет Васек, косясь исподлобья на Федора.

— Я восемнадцать лет у «Сименса»… И такая неприятность. Я должен доложить обер-мастеру… — стрекочет по-сорочьи электрик.

«Вот чертяка!» — мысленно восхищается Федор. Однако, взглянув на Васька еще раз, он неожиданно для себя ожесточается.

— Дурной! Больше сказать нечего. Прешь на рожон. Жить надоело, что ли? Забыл, как рассчитались за шланги? А за это тем более… Он вот доложит и все, конец тебе.

Васек, побледнев, молчит.

— Господин мастер, — обращается Федор к немцу. — Он говорит, что не понял вас.

— Как он мог не понять! — кипятясь, перебивает электрик. — Я повторил несколько раз. Несколько раз!..

— Да, но он совсем плохо знает немецкий. Хотя это не избавляет от наказания. Я запишу его номер. Провинившихся наказывает комендант лагеря господин обер-лейтенант Керн. Таков порядок, господин мастер. Будьте уверены — его строго накажут.

— Следует!.. Обязательно!..

Макс Гляс сидел в конторке над декадным отчетом. Почти непрерывно хлопала дверь. Входили и уходили мастера. Несколько человек курили на длинной скамейке, лениво переговаривались. Рыжеватый немец с бельмом на глазу широко позевнул.

— Эх-ха, поспать бы… Каждый день одно и то же… Тошно! Даже бить пленных надоело. А сначала было интересно. Правда?

— Во всяком деле надо иметь цель, — заметил Гляс, не отрываясь от бумаг.

С бельмом на глазу ухмыльнулся.

— У тебя это здорово получается, Макс…

Вошел немец с забинтованной шеей.

— А, Франк! Ну, как?

Тот повернулся всем корпусом.

— Разрезали. Адская боль. Искры из глаз!..

— Надо полагать… Доктора умеют кромсать. Находят в этом удовольствие.

Франк подошел к Глясу.

— Получи, Макс. Телеграмма…

С бельмом на глазу вскочил со скамейки.

— Ты успел завернуть в общежитие? Мне нет?

— Вот только Максу…

Гляс поспешно развернул телеграмму, и лицо его мгновенно стало таким же белым, как лежащие на столе бумаги.

— Что случилось, Макс?

Гляс, опираясь руками на край стола, тяжело и медленно встал, с грохотом выбросил ногой из-под себя табуретку, прислонился спиной к стене. Так он стоял, тяжело дыша, без единой кровинки в лице.

— Макс! Слышишь, Макс?

Гляс, пьяно качаясь, вышел из конторки. Мастера удивленно переглядывались. С бельмом на глазу сказал:

— Раньше письма и телеграммы доставляли радость, а теперь я боюсь их. Меня бросает в дрожь.

За дверью Гляс пересохшим ртом жадно глотал влажный воздух. Заметив смятую в кулаке телеграмму, расправил ее, еще раз пробежал глазами и сунул в карман. Нет стариков, нет брата, нет дома — ничего нет. Как же теперь? Как!..

Он куда-то шел, спотыкался, опять шел и оказался в яме. С появлением Овчарки русские стараются изо всех сил. Мастер смотрит и не видит их, а только слышит, как они натужно пыхтят, как гудит от камня вагонетка. Трусят. Дрожат за свои душонки. Альфреда нет. Погиб. Черт знает где погиб. И старики… Он представил, как ночью бомба разнесла в щебень дом, старый родной дом. А эти вот живут. Почему живут? Почему?! Нет, так не будет! Он не допустит! Не допустит!

Овчарка рычит, крутится, ища увесистое, чтобы глушить русских. Но как на грех под руки ничего не подвертывается. Тогда он подскакивает к вагонетке. Хватает без разбора камни и мечет их. Пленные в ужасе разбегаются. Занеся обеими руками над головой камень, Овчарка бежит за пленными. Вот один, споткнувшись, падает на четвереньки. Он спешит подняться, но не успевает— Овчарка с наслаждением обрушивает на него камень. Пленный, ткнувшись лицом, мгновенно замирает, потом судорожно бьет ногами в рваных штанах.

Овчарка с торжествующим хохотом снова подскакивает к вагонетке и снова бросает камни. Бросает вслепую, куда придется. А когда камни кончаются, он в ярости опрокидывает вагонетку и стоит обессиленный, с исцарапанными в кровь руками.

— Работа! — хрипит он. — Иммер арбайтен.

Силы покидают мастера. С трудом подымая ноги, он взбирается наверх. На площадке останавливается. Дышит тяжело, широко раздувая ноздри. Зацепив крючками пальцев ворот рубахи, он рвет его, ладонью медленно вытирает со лба и щек пот.

В нескольких шагах стоит Федор. Он весь напрягся, побледневшее лицо окаменело, непроизвольно сжались кулаки.

Минуты расправы Овчарки с пленными показались Федору вечностью. Он с трудом удержал себя от того, чтобы не сбежать вниз. И теперь его неотвратимо тянет к Овчарке. Сказать бы такое, чтобы посильнее любого удара… «Господин мастер, вы так ненавидите русских. А почему бы вам не отправиться на фронт? Вы потому и зверствуете, что боитесь фронта. Да? Боитесь! Трус!» И рассмеяться в лицо. А потом? Сказать такое — все равно, что прыгнуть в бездонную пропасть или пустить себе пулю в лоб. Бессмысленно… Глупо… Олег прав…

— Ты для чего назначен? — хрипло спрашивает Овчарка. — Гулять? Почему они бездельничают? Почему, я спрашиваю?

Федор молча спускается в яму. Вагонетка уже стоит на рельсах. Бледные, растерянные пленные нагружают ее. А чуть в стороне, среди камней, лежит вниз лицом их товарищ. Затылок весь алый. Кровь залила шею, грязный воротник френча, капает на мокрый камень.

Федор склоняется над пострадавшим, берет за руку. Она еще теплая. Живой… «Надо уговорить начальника конвоя, чтобы отправить в лагерь… Возможно, Олег спасет», — думает он.

— Четверо сюда! — приказывает Федор. — Несите к вахтерке! Осторожней!

Федор, прислонясь к холодной стене цементного склада, смотрит в море. «Был человек и нет… — думает он. — Так хряснуть…»

Далеко-далеко, у самого горизонта, море горит ультрамарином. Там, прорвав облака, светит солнце. А здесь солнца нет. Придет ли оно сюда, чтобы разогнать липкую, удушливую хмарь?