Николай Дворцов - Море бьется о скалы [Роман]

— Да! — вздыхает денщик. — Попробуем. Я ведь такой: грудь в крестах или голова в кустах! Не примите, господин унтер-офицер за хвастовство. Честное слово! Вот если бы нам вместе на фронт, сами убедились бы.

В прищуренных глазах унтера ласково-снисходительная усмешка. Мальчишка, что надо. Наивный, восторженный… Такие много не думают.

— Возможно, и случится, что вместе будем, Аркаша, большевиков громить.

Унтер подвигает денщику стакан.

— Так выпей. Я тоже к тебе привык. Держи! Пей!

Денщик отхлебывает из стакана, морщится, трясет головой, зажимает ладонью рот, чем вызывает улыбку унтера.

— Аркаша, замечательный ты парень, а вот задание мое плохо выполняешь.

Денщик ставит на стол стакан, непонимающе смотрит на унтера.

— Сколько я тебе говорил, чтобы ходил в барак, прислушивался…

— Вон вы о чем! — догадывается, наконец, денщик. — Не могу, господин унтер-офицер. Увольте. Я же говорил вам… Как я пойду, если они все меня ненавидят, косятся, как на черта. Не умею я, вот как хотите. Воевать — пожалуйста, а по этой части способностей нет. Поручите кому-нибудь еще, Лукьяну Никифоровичу или Яшке.

— А как ты думаешь, Садовников кто такой?

— Как кто? — денщик удивленно разводит руками. — Врач. А вы думаете, господин унтер-офицер, самозванец? Не похоже…

— Да не о том я… — слегка досадует унтер. — Настроение у него какое? Большевик?

— A-а, — тянет денщик. — Этого я не знаю. Настроение ведь не рубашка. По-моему, нет, не большевик. Врачи сроду держатся от политики на километр. Да что рассказывать, вы сами жили в России, знаете.

— А Бойков?

— Федор? — денщик, задумываясь, морщит лоб. — Это тип еще тот. Любит обратить на себя внимание.

Карьерист. Антону, кажись, не уступит. Они два сапога пара.

Унтер похлопывает денщика по плечу, дескать, глупый ты, как теленок.

— Напиши ты, Аркаша, заявление.

— Какое заявление?

— Ну, заявление… о том, что вступаешь в русскую освободительную армию. Обязуешься стойко бороться с большевизмом.

— Понятно. Чтобы все законно?

— Такой порядок.

— Понятно. С удовольствием. Вот ведь до чего дожили, а! Вместе с немцами воевать! Плечом к плечу, если выражаться высоким штилем. Бумажки бы и карандаш. У вас есть?

Унтер хлопает себя по карманам, смотрит на подоконник, потом залпом выпивает остатки шнапса из стакана и, крякнув, говорит:

— Видал как? Ладно, успеется… Потом напишешь.

— Потом так потом, — покорно соглашается денщик. — А можно и сейчас. Интересно, господин унтер-офицер, какая у нас форма будет? Немецкая?

— Почему немецкая? Своя, особая.

— И все новое, с иголочки?

— Ну, конечно, не старье же. Хотел бы я посмотреть на тебя в полной экипировке.

Денщик заводит под лоб глаза и счастливо улыбается.

Пришла еще одна военная зима, хлюпкая, промозглая, как и предыдущая. Она внесла немалые перемены в лагерную жизнь.

Не стало в лагере обер-лейтенанта Керна. Пленные искренне сожалели о нем.

Еще в начале октября старик получил отпуск. Аркашка помогал обер-лейтенанту собраться в дорогу. Денщику бросилось в глаза, что Керн забирает все до последней мелочи. Даже старые, стоптанные домашние туфли он велел завернуть в газету и сам положил их в чемодан. Керн захватил старый френч, ремень, сжег какие-то бумаги.

— Варум, гер обер-лейтенант?.. Этвас никс цурик [55] — Почему, господин обер-лейтенант? Разве не вернетесь? ( искаженно ). ?

Керн промолчал. Он недолюбливал денщика, считал его в душе недотепой, восторженным балбесом. Старик тяжело вздохнул, вспомнив в подробностях свою последнюю аудиенцию у главного инженера.

Брандт и на этот раз улыбался. Только улыбался ядовито. Сигарой не угостил, а в разговоре старательно избегал называть Керна господином.

— Из уважения к вашим прошлым заслугам, — Брандт четко выделил слово «прошлым», — я проявил непозволительное для моего положения терпение. Да, обер-лейтенант, я терпеливо ждал. И ничего не дождался, черт возьми!.. — Брандт сердито бросил на зеленое сукно стола толстый цветной карандаш марки «Лебедь». — Жалкие полумеры!.. Русские работают отвратительно! У вас там не лагерь пленных большевиков, а нечто похожее на пансион. Не найдется ли и мне там местечка? На выходной…

У обер-лейтенанта Керна задрожали морщинистые губы.

— Господин Брандт! Такой тон… Я не позволю! Я делал все, что мог… И не старайтесь перекладывать своих обязанностей на меня. У вас достаточно мастеров…

Брандт не привык к возражениям людей, стоящим ниже его. От удивления он хлопнул обеими ладонями по подлокотникам кресла, зло нахмурился.

В тягостном молчании прошло несколько долгих секунд. Керн думал о том, что теперь не оберешься неприятностей.

— А где ваш сын?

— Сын? — Керн слегка растерялся, опустил голову. — Сын пропал без вести. Так сообщило командование…

— В России?

— В России.

— Да…

По тону, которым было сказано это «да», Керн понял. что его действия здесь главный инженер тесно связывает с судьбой сына в России.

Брандт встал. Сухой и стройный, уставился в зеленое сукно стола.

— Сожалею, что не нашли общего языка.

В этот же день обер-лейтенанта вызвали в штаб и с холодной вежливостью вручили отпускные документы.

Унтер, проводив Керна, принялся рьяно исполнять обязанности коменданта. Уже на второй день в лагере провели еще один обыск. Унтер сам неотступно следил, как солдаты перетрясали гнилое тряпье пленных, «прощупывали» миноискателями полы и стены барака, ревира, умывальника, уборной.

Как в прошлые раза, вместо оружия собрали целую кучу инструмента для изготовления колец, портсигаров и всевозможных фогелей. Унтер из себя выходил. Натренированное чутье подсказывало ему, что оружие есть. Но где оно, черт возьми?

Злость унтера доставляла немалое удовольствие денщику. Он был совершенно уверен, что Штарке, хотя и опытен, не откроет его тайника, в котором накопилось уже семь пистолетов и около двух десятков гранат. Не придет ему мысль — искать в немецкой уборной? Ни в жизнь!

Как-то в средине ноября денщик, пользуясь веселым настроением подвыпившего унтера, сказал:

— Загостился господин обер-лейтенант. Полтора месяца…

— И не дождешься, Аркадий… — Штарке отхлебнул из маленькой чашечки рыжего ячменного кофе, — Керн давно воюет…

— Как это? — искренне удивился денщик.

— Очень просто. Там он нужней оказался. Для нас, немцев, интересы родины превыше всего. Тебе это, Аркадий, не мешает запомнить, — унтер добавил в кофе сахара и неторопливо размешивал его. Тонкая, просвечивающаяся чашечка мелодично позванивала. — Скоро и твоя очередь… Поедешь…

— Скорей бы… — вздохнул денщик. — Кажется, не дождешься…