Павел Толстобров - Крепче брони

Все это еще больше поднимало боевой дух гвардейцев. Сломив сопротивление врага на своем участке фронта, они готовы были принять самое активное участие в разгроме окруженных гитлеровцев. Ведь еще в августе, перед вступлением в бой, они поклялись: здесь, под Сталинградом, остановить врага, а потом гнать его туда, откуда он пришел, до окончательного разгрома… Первую часть этой задачи они выполнили блестяще. Теперь настала пора для выполнения второй. Именно под Сталинградом.

Только обстановка сложилась несколько иначе, чем мы ожидали.

Бывший командующий 65-й армией П. И. Батов вспоминает: «Накануне форсирования Дона в районе Песковатка — Вертячий в нашей армии произошли изменения. После того как была взломана вражеская оборона в центре и на левом фланге, командование армии получило возможность поставить во второй эшелон 4-ю, 40-ю гвардейские и 321-ю дивизии. Мы полагали нарастить ими удар после броска через Дон, однако командующий фронтом забрал их в свой резерв» [3] Битва за Сталинград. Изд. 4-е. Волгоград, Нижне-Волжское кн. изд-во, 1973, с. 436. .

Итак, армейский, фронтовой резерв.

Дальнейшая обстановка для 40-й гвардейской сложилась так. Освободив первые хутора, она вынуждена была остановиться, так как впереди противника уже не оказалось. Западнее полосой более чем в сто километров несокрушимым тараном прошли на юг и юго-восток правофланговые войска нашей, 65-й армии и соединения Юго-Западного фронта.

Вышестоящим командованием было принято решение направить нашу дивизию на укрепление 5-й танковой армии, которая, наступая из района юго-западнее Серафимовича, понесла серьезные потери в боях с контратакующим противником. Практической задачей дивизии было — принять участие в расширении и укреплении внешнего фронта окружения сталинградской группировки немцев.

Вечером 26 ноября мне сообщили в политотделе, что завтра выступаем в далекий путь — до хутора Нестеркин, что под Обливской Ростовской области.

Прощай, плацдарм в малой излучине! Дорого мы заплатили за тебя, чтобы не пустить немцев к Дону. Сотни героев остались лежать здесь навечно. Но десантники-гвардейцы достойно сдержали свою клятву Родине: ни шагу назад! Высокий моральный дух, сталинградская закалка, неукротимое стремление отомстить немецким захватчикам, посягнувшим на свободу и независимость социалистической Отчизны, помогут им и дальше с честью и гордостью нести гвардейское знамя.

— Бочкарев? Гвардии младший лейтенант? — пожилой, с внимательным взглядом капитан, заместитель начальника госпиталя по политчасти, задумался. — Нет, такого что-то не припомню. Нет.

Я по-всякому стараюсь помочь его памяти. Пытаюсь как можно ярче охарактеризовать Николая Бочкарева, но ничего не помогает. Капитан повторяет одно и то же:

— Нет, не припомню.

Возвратился писарь и бойко доложил капитану:

— Нет! Проверил все списки… Был красноармеец Бочкарев, но его отправили в другой госпиталь.

Я не уходил. Чего-то ждал. Может быть, узнаю еще чего…

— А он не разведчик? — вмешался в разговор стоявший тут же, но до сих пор не принимавший в нем участия старший лейтенант. — Мне рассказывали, как в соседнем госпитале один разведчик устроил скандал. Кричит: «Я гвардеец, я герой, а вы держите меня тут!» Требует, чтобы его немедленно отправили в свою дивизию, а у самого весь живот в дырах… Вот только фамилию его не запомнил. Что-то вроде той, что вы назвали…

Столько времени он стоял и молчал! Да кто же, кроме нашего Бочкарева, такое может сделать!..

— Где этот госпиталь?

Мне объяснили.

Да, там такой случай был. И скандал учинил именно Бочкарев.

— Но мы его в тот же день списали, — объяснил начальник госпиталя, — отправили в соседний госпиталь, который находился в бывшем рабфаке.

Разыскиваю здание рабфака. Иду и думаю: «А вдруг его вообще отправили из города? Куда-нибудь на Волгу?»

Город мне немного знаком. Два месяца назад, 12 февраля, наша дивизия освобождала его. В уличных боях наши гвардейцы проявили здесь немало мужества и сноровки.

Город заметно оживал. Молодая зелень скрывала многие из его ран. Что-то изменилось и в облике жителей. Уверенный и спокойный взгляд. Часто видишь улыбку…

У подъезда большого трехэтажного здания, одного из немногих из уцелевших в городе учебных заведений, стоит санитарная машина. Около нее копошатся старичок в белом халате и пенсне и молодая девушка. К старичку я и обратился.

— Бочкарев? Бочкарев?.. — дважды переспросил он и улыбнулся. — Здесь, здесь! Второй этаж, палата номер пять… Герой, скоро опять воевать будет. У нас-то уже воюет! — Безобидно рассмеялся. — Сестра, — обратился он к девушке, — проводи майора.

Я направился за девушкой…

На правом берегу красавицы Камы есть небольшой городок Оса. Я только раз его видел, и то давно, но, утопающий в зелени, он оставил у меня самое приятное впечатление. А послушайте Николая и поймете, что лучше, красивей этого города вообще нет в мире. Ничего не поделаешь: тут человек родился, тут вырос… Старые работники детдома (не знаю, существует ли он теперь), наверное, еще помнят озорного, непоседливого заводилу Кольку Бочкарева. Или просто Бочкаря, как его называли сверстники. Много хлопот он приносил им, потому что такой у него был характер.

Кем только ни хотел стать! И летчиком, и танкистом, и, конечно же, моряком… Еще бы! Жить у большой реки и не мечтать о корабле… Не о таком, разумеется, какие ходили в ту пору по Каме, хлюпая плицами колес. А о большом, морском…

Когда началась война, хотел сразу же бежать на фронт, но что-то удержало. А услышав, что комсомол проводит мобилизацию молодежи в воздушно-десантные войска, сказал себе: «Вот это как раз по мне!..» И одним из первых пришел в райком комсомола.

…Бледный, худой Бочкарев лежит на госпитальной койке и курит, не сводя своего взгляда с какой-то точки на потолке. О чем он думает?

Я поздоровался с ним, но он на меня — ноль внимания.

Подошел еще ближе.

— Здравствуйте, товарищ Бочкарев! Я из сороковой…

— Из сороковой гвардейской?! — Я даже не успел проследить за тем, как быстро он сел, спустив ноги с койки. — Садитесь, садитесь, товарищ майор! А я только и думаю — хоть бы кто навестил.

О Бочкареве я слышал много, но вот так с глазу на глаз встретился с ним впервые. К тому же в госпитале. И мне очень трудно начать с ним разговор. То ли посочувствовать ему, то ли просто быть газетчиком, которому всегда требуются факты, действия…

— Слышал, слышал. Воюешь?! — Я почему-то сразу перешел на «ты». — Только прежде не мешало бы получше встать на ноги. Как твои раны?

— Ничего. Почти уже зарубцевались. Я ж — уральский… Вчера сам ходил в соседнюю комнату. Только левая еще что-то барахлит, — он приподнял левую ногу. — Здесь не для меня…