Уильям Эш - Выбор оружия

Он взял стоявший в проходе стул и сел возле кровати. Пленный не шевелился. Он мог быть и парализован, ведь пуля прошла у самого позвоночника. Вентилятор жужжал все громче и громче, и Томасу начало казаться, что он не перекричит этот шум, даже если сообразит, с чего начать. Но в голову ничего не приходило. Он сидел и думал, каково же пленному, ведь его замешательство — пустяк в сравнении с тем, что должен чувствовать тот.

Наконец на память пришли те самые слова, с которых когда-то начали допрашивать его самого.

— Ну что ж, Мэтью Фрир, — начал он ровным, бесстрастным голосом, — попали в беду?

Слова не произвели никакого впечатления на лежавшего, словно и не были сказаны. А что, если пленный не пожелает отвечать? Что тогда? Трясти, ударить — значило бы повторить грубую ошибку Шэфера. Что же делать? На миг Томаса охватил панический ужас от сознания своей беспомощности. Потом он с облегчением увидел, что губы пленного слегка дернулись. Как бы то ни было, это какой-то отклик.

Он полез в карман и достал портсигар:

— Хотите сигарету? Молчание.

Нельзя допустить, чтобы от него так просто отделались. Он сунул сигарету в рот пленному и щелкнул зажигалкой.

Фрир невольно сделал затяжку, потом правой здоровой рукой вынул сигарету. Хотел затянуться еще раз, но удержался. И словно искал глазами, куда бы кинуть сигарету.

Томас засмеялся.

— Не желаете подачек! — И добавил более резко: — Не такой уж подвиг отказаться от сигареты, коль скоро вы приняли возвращенную вам жизнь.

Показалось ему или на лице действительно мелькнула тень горькой улыбки? Это уже кое-что, хотя и немного; свист воздуха под лопастями винта с издевкой напомнил, что он не вырвал еще ни единого звука из плотно сомкнутых губ. И вдруг он сообразил, что первый шаг, подсказанный далеким прошлым, был неверен. В вопросе звучала готовность перейти в любую минуту к силе, а именно этого он и должен избегать. Если привести в исполнение затаенную угрозу, тогда рухнет намеченный план. А план в том и состоял, чтобы добиться доверия и чтобы пленный заговорил легко и непринужденно. Для этого сам Томас должен держаться легко и непринужденно, даже если и не сразу удастся втянуть пленного в беседу. И прежде всего надо поскорее побороть свою внутреннюю скованность — Томас взял себя в руки, успокоился и закурил.

— Трудно беседовать с человеком, который обязан тебя слушать, — начал он. — Это очень мешает, и, когда, наконец, заговоришь, хочется кричать в полный голос.

Он сделал паузу и с удовольствием отметил, что перемена тона подействовала: молчание не было уже таким тягостным и враждебным. Он будет просто болтать, говорить первое, что придет в голову, даже жаловаться на собственные трудности, — словом, будет вести себя необычно для следователя и добьется того, что пленный заговорит. Время есть, он сумеет навести разговор на нужную тему.

— Я буду говорить, — продолжал он, — а вы сами решите, есть ли вам смысл отвечать. Конечно, сейчас вы боитесь за каждое свое слово. У вас уже пытались силой выудить информацию военного значения, вы полагаете, что я иду к той же цели другими методами. Но вы ошибаетесь. Я — государственный служащий, и меня волнуют лишь перспективы этого… конфликта. Мне интересно, какой вам смысл вести войну и неужели война — единственное имеющееся в вашем распоряжении средство? Мне хочется еще понять, какова разница между вашими и нашими планами в этой стране. И помимо прочего, мне лично очень любопытно познакомиться с вами. Я все спрашиваю себя: что заставляет людей поступать так, как поступили вы? И вопрос этот тоже не праздный: я и тут хочу знать, какова, в сущности, разница между побуждениями, которые привели вас в джунгли, и тем чувством протеста, что возникает у меня самого по поводу проводимой нами политики. Снова пауза. Ему кажется, что все им сказанное висит в воздухе и, точно стрелка на ниточке, вертится то в одну, то в другую сторону. Ну и монолог: трудно найти правильную интонацию; то говоришь слишком тупо и монотонно, то скороговоркой барабанишь будто за ученные слова…

— Впрочем, — продолжал он, — пусть даже я приведу доводы, которые позволят вам вступить в разговор, не предавая никого из товарищей, — вы можете спросить, какой вам в этом прок?.. Не стану напоминать, что, если я не получу ответа, сюда вернутся те, кто был вчера, и пустят в ход методы куда более грубые. Да, да, именно так; но то, что нужно мне, невозможно получить путем запугивания. То, что нужно мне, вы должны дать добровольно, на основе наших общих интересов, и мы их отыщем, потому что оба придаем им серьезное значение.

И добавил после краткого молчания:

— Конечно, я не думаю, что вам уж совсем безразлична — чисто физически — отсрочка допроса такого рода, какому вас подвергали вчера. Но все-таки я утверждаю, что это не должно быть главным соображением. Потому что верю, что во время обмена мнениями мы можем наткнуться на кое-что куда более ценное по большому счету, нежели те сведения, за которыми охотятся те двое. Я хочу сказать — ценное для меня, как для человека, которого интересуют проблемы более широкие. Да и для вас тоже, потому что вам придется защищать свои позиции, и вы должны только радоваться возможности высказаться. Ведь изложение ваших взглядов отнюдь не вынуждает вас совершить то, что вы считаете предательством.

Новая пауза, во время которой Томас напряженно ждет отклика на эту свободную импровизацию. И, выделив главную мысль, вдруг предлагает ее пленнику как простой выбор:

— Вот, пожалуйста. В одном случае вы теряете все и ничего не выигрываете. В другом — ничего не теряете, зато, возможно, кое-что и выиграете. Теперь решайте.

Фрир не отводит глаз от потолка, но облизывает распухшие губы и слегка хмурится — видно, обдумывает то, что услышал. Голова на подушке повернулась, чуть дернулась из стороны в сторону, но глаза по-прежнему слепо устремлены в одну точку, словно он даже не может сопротивляться тому, чтобы его вывели из транса. Он дважды пытается открыть рот, и когда, наконец, может что-то выговорить, из губ вырывается хриплый, еле различимый шепот:

— Нет выбора. Для меня нет выбора.

Чтобы расслышать, Томасу пришлось нагнуться; но даже этот слабый, похожий на вздох голос вызвал у него самодовольное чувство торжества. Пленный все-таки заговорил! Ведь самое трудное было заставить его раскрыть рот. Что бы он стал делать, если бы пленный просто упорно молчал? А теперь надо поскорее воспользоваться грубым промахом противника.

— Нет выбора? — быстро переспросил он. — Что вы хотите этим сказать?

— В любом случае, — медленное дыхание с трудом превращалось в приглушенную речь, — в любом случае меня повесят.