Уильям Эш - Выбор оружия

Вот что, наверное, нейдет с ума у пленного, вот отчего морщится его лоб и болезненно кривятся пересохшие губы: ведь, несмотря ни на что, он принадлежит к той же расе, что и те, кто взял его в плен. Измените весь строй своего мышления, откажитесь от всех принципов и идеалов, все равно останется масса мелочей, пусть совсем незначительных — обороты речи, полузабытые песни, самые простые привычки, — которые будут напоминать о себе, сколько бы вы ни твердили, что окончательно порвали со своим прежним миром. И когда ему задавали вопросы на родном языке, пленный не мог не заметить, как много общего связывает его именно с этим миром, и тут уж никуда не денешься.

Это стоит использовать, решил Томас. Например, как-нибудь вечерком послать солдат под окна изолятора: пусть поют старые песни времен прошлой войны; в другой раз дать Фриру книги, которые он, вероятно, читал в юные годы, когда жадно впитываешь любые впечатления: как знать, может, что-нибудь в этом роде, искусно подогретые воспоминания прошлого, как бомба, разорвутся в его мозгу, и стройное здание политических убеждений взлетит на воздух? Попробовать стоит. В глазах тех, кто захватил его в плен, Фрир нарушил все принципы белого человека, так как стер самую простую и очевидную грань между воюющими сторонами, однако ведь и в его душе все это должно было вызывать не меньшее смятение — смятение, которое и поможет Томасу сыграть на чувствах пленного.

Прохлада солдатской столовой соблазнила его, и Томас сделал остановку по дороге на противоположный конец зоны. Он взял стакан прохладительного, пил маленькими глотками, не отходя от стойки, и наблюдал за солдатами: в свободные от дозора часы они растягивали время завтрака до обеда, разленившиеся, сварливые, упавшие духом. Вот еще один пример бесплодной траты человеческих сил в расколотом надвое мире. Приятно сознавать, что он, Томас, именно тем и занят, что пытается наладить разумный контакт между двумя лагерями, которые грудь с грудью столкнулись на всем земном шаре. Он испытывал даже нечто вроде подлинного волнения, считая, что берет на себя роль идеологически нейтрального лица, и с риском быть заподозренным в измене, одерживает блистательную победу. Только бы ему дали время, позволили довести дело до конца!

Томас уже дошел до своего отдела и занялся повседневной бумажной писаниной, а мысли его все возвращались к неожиданно подвернувшейся ситуации; он перебирал все возможности, рассматривал их в более широкой перспективе и намечал новые и новые ходы в кампании, которая выходила далеко за пределы уговора с Лорингом и Шэфером.

Слышно было, как рядом, в соседней каморке, возится его клерк Сен. Томас позвал его.

— Доброе утро. — И указал на кипу бумаг. — Эти можно подшить. А этот размножить, — он протянул отпечатанный на машинке документ, — для общего пользования.

Круглое лицо Сена сияло, точно любое поручение было для него знаком особой благосклонности начальства. Его увеличенные толстыми стеклами глаза, казалось, пожирали ящик с исходящими делами.

Томас считал Сена неоценимым помощником в унылой работе по управлению лагерем для интернированных. Сен знал буквально любого, кто пользовался весом в районе, и с его помощью удалось не только получше укомплектовать штаты, но и кое-как определить сроки пребывания арестованных в лагере в зависимости от степени их вины.

Сам Шэфер время от времени обращался к помощи этого человечка; но чтобы добиться назначения его клерком в зону, пришлось устроить огромный скандал. А ведь достаточно одного взгляда, чтобы понять, что Сен из тех, кто никогда не участвует в беспорядках; к тому же Томас всегда следовал принципу: доверяй местным жителям, только так они и сумеют заслужить доверие. Впрочем, в то же время он никогда не допускал Сена к материалам с грифом «для служебного пользования», не говоря уже о «секретно».

— Пока у меня все.

— Благодарю вас, мистер Томас, сэр.

Томас занялся донесениями из других районов, но никак не мог сосредоточиться и составить единую картину обстановки в стране. Когда-то, много лет назад, он видел в театре выступление кинозвезды. На сцене стоял бумажный экран с рельефным изображением этого актера, тростью указывавшего на кинокамеру; а в нужную минуту любимец публики, прятавшийся позади экрана, прорвал бумагу и предстал перед зрителями собственной персоной. Точно так же и пленный в изоляторе прорывался сквозь все бумаги, которые пробовал читать Томас.

А стоило ему отвлечься от донесений, как мерно гудящий вентилятор напоминал: пора тех, кто не верит в неизбежность перемен, кончается, уходит. Отстанешь от времени — и ты пропал. А выход один — чуть-чуть забегать вперед и поскорее копать новое русло, чтобы направить в него бег времени, да при этом помнить, что твой импровизированный канал не должен мешать общему ходу событий в стране. Только бы они дали ему достаточно времени!

А лопасти все вертятся и вертятся и гонят по кругу тот же старый, отработанный воздух. Томас подошел к окну, оно было плотно закрыто: па какой-то сомнительной теории считалось, что иначе в комнате застаивается ночная сырость; за окном на военном плацу группа солдат полола траву, люди еле двигались по жаре, медленней, чем растет здесь трава летом, подумал Томас. Тропический лишай, который Прайер едва залечил своими мазями, снова выступил на плечах и на шее и зудел так, точно по всему телу бегали мурашки.

И чего ради он год за годом торчит в этой проклятой стране? Разве можно винить Мэри за то, что она не пожелала больше терпеть? А раз он здесь, с какой стати ей оставаться его женой — живет она за тысячу миль с родителями и видит его только во время отпуска? Но, с другой стороны, вряд ли она решится на разрыв, пока он регулярно посылает деньги, да и сам он, по правде сказать, не очень расстроится, если она уйдет. Конечно, сейчас нельзя рассчитывать на хорошее место, пока он вроде как в опале, сейчас он не может просить о переводе. Точно игрок, что при проигрыше выходит из игры. Но если добиться здесь хотя бы небольшого успеха, если снова вернуть милость начальства…

Впрочем, не это главное. Если бы все упиралось только в карьеру, Томас никогда не очутился бы в Кхангту. Его и вправду заботило то, что происходит в стране; и если он искал одобрения начальства, то лишь потому, что без такого одобрения никак не мог осуществить идеалы, в которые искренне верил. Он знал, что и наверху кое-кто разделяет его взгляды, хотя они и допустили, чтобы он поплатился, высказав вслух то, о чем они лишь думали. Но зато у него скоро будет средство заставить их выступить в открытую.

Многое ставилось на карту в зависимости от исхода допроса, и Томас чувствовал себя неспокойно. Надо быть очень осторожным, а то поспешишь и наделаешь глупостей. Кроме того, он был суеверен и считал, что, когда хочешь слишком многого, можно потерять все. Надо скрывать от судьбы свои заветные желания и при этом виду не показывать, что хитришь и дурачишь ее; и вот когда увлечешься такой игрой в прятки и сам забудешь, чего хотел, тут-то оно и приплывет в руки, но стоит вспомнить, что это игра, и тогда — начинай все сначала.