Анатолий Никаноркин - Сорок дней, сорок ночей [Повесть]

Я говорю, что встретился со знакомой медсестрой-морячкой.

— Галка!

— Знаешь ее?

— А кто ее не знает… На том берегу еще шурум-бурум устроила. Из госпиталя списали. Начальнику АХЧ морду расквасила — приставал. Отчаянная девка. Она ж десант провела — первая бросилась на минное поле, по самой смерти побежала.

Из блиндажа выходит кряжистый офицер в шинели пехотинца, морской фуражке.

— Товарищ капитан-лейтенант! — кричит Шура. — Есть новости?

— Новости? Поп сбежал из волости… Забегай, кое-что есть…

Спрашиваю у Шуры, что это за человек.

— Начальник причала Туляков, он же парторг наш. А это у них здесь наблюдательный пункт, рация есть. Наша школа — ориентир для катеров.

— Ты за Аней присмотри, — прошу я.

— Ладно…

Темнеет. Тороплюсь к себе.

Первый час ночи, а мы на ногах. То и дело выходим из кузни на берег. Вглядываемся в темень морскую. Грохочут невидимые валы. Особенно справа, у мысов. Давиденков — дежурный. Сидит, прислонившись к фундаменту каменного склада.

В который раз подхожу к нему. Он качает головой, показывая на пролив. Бурлит, не успокаивается.

Да, в такую погоду все может сорваться, а подкрепление сейчас нужно позарез. Немец за эти два дня бросил против десантников более двух пехотных дивизий, танки, самоходки. В любое время он может получить пополнение людьми и техникой. А мы пока только отбиваемся. Силы тают…

С мыса метнулся, удлиняясь, луч прожектора. Блистающей косой взмахнул по берегу, резанул по волне и вернулся к мысу, осветив острые грани скал и громадные валы, разбивающиеся о камни. Как натянутый трос, гудит, дрожит берег.

Возвращаюсь в кузню. В начале второго вваливается запыхавшийся Давиденков. Ясно без слов, что-то есть! Савелий, Рыжий, Плотников и я бежим. Дронова оставляем — пусть греет кипяток. Берег не обстреливают. Изредка ракеты взлетают, это обычное.

Во тьме, густой, липкой, с моросью, ничего не различишь. Вроде тарахтит что-то. Давиденков показывает рукой. Кричит на ухо мне:

— Правее вона, у дамбы… — И бежит туда.

Мы за ним. Что-то черное, расплывчатое надвигается с моря. У причала, возле торчащих рельсов и на берегу копошатся солдаты. Ожидают, как и мы.

Приближается несколько суденышек-корыт. Конечно, это же мотоботы. На подходе разделяются: часть сворачивает к дамбе, часть — левее, к хоздвору. Немец пока ничего не замечает. Прожектор успокоился. Давиденкова и Рыжего отсылаю на хоздвор. С Мостовым остаюсь у причала.

Волны норовят выбросить мотоботы на берег. Ох как трудно рулевым удержать посудины на месте! Швартуются, проталкиваются меж рельсами, помогая баграми. Люди уже бросаются в воду. Ракета! Вижу, как неуклюже прыгают с кормы две женщины.

— Санбат!.. — горланит Савелий.

Точно. Узнаю хирурга Копылову, она по грудь в воде. Одной рукой цепляется за рельсы, другой удерживает на голове плоскую металлическую коробку. С ней рядом Ксеня — операционная сестра и еще медсанбатовские санитары с ящиками. Вот кого не ожидали, — значит, прибыл весь медсанбат. А наша санрота?

К другой стороне причала приближается «охотник», может, наши на нем? Бегу по воде навстречу Копыловой. Кричу, чтоб отдала металлическую коробку — большой стерилизатор. Она показывает на вещмешок. Беру. Савелий забирает у Ксени биксы. Нужно поскорее убираться, пока не начался обстрел. Санитары еще возятся с мешками, ящиками. «Охотник» уже подошел, разгружается. Наших не видно. С невероятной быстротой солдаты выносят, передают по конвейеру боеприпасы, мины, бочонки, противотанковые ружья, пулеметы. Это батальон Железнова — вот и он сам, в кожанке, огромный как глыба командует с берега.

И вот тут, когда почти все выгрузились, открывается пальба. Берег загорается. Взрывы. Огневые фонтаны.

— Давай за мной, — машу я руками санбатовцам, которые тычутся во все стороны, как слепые котята. И, поддерживая Копылову, бегом к рощице. Через кустарники, по тропке к сараям. Ближе всего конюшня, там щель. Прыгаем туда, отдышавшись, перебегаем во двор. Вваливаемся в сарай — там уже полно народу. Ко мне протискивается, суется мокрой головой, чертяка, Колька. При вспышках-взрывах вижу знакомые бачки Конохова. И очки Пермякова сверкают. Тщедушный, мокрый как курица, трясется парикмахер Халфин.

На море бой. Вспышка за вспышкой. Горят катера. Говорю Рыжему, чтобы занялся медсанбатовцами, помог устроиться им в сараях, а наших переправил в кузню. Предлагаю и Копыловой перейти в кузню, но девчата рады, что здесь спокойно, никуда не хотят трогаться.

Обстрел чуть стихает — санротовцы перебегают в кузню. Искрится костер. Дронов вскипятил чай. Целый котел. «Новенькие» стучат зубами. Замерзли, лезут к костру. Колька достает фляжку со спиртом. Протягивает мне.

— Пей сам… Ты весь мокрый, — говорю ему.

Пытаюсь доложить Пермякову, что мы здесь делали без них, но он еще не пришел в себя, моргает глазами:

— Ладно, ладно, потом…

— А мы думали, что вам здесь хана, — немного погодя говорит Колька. — Слух такой был — всех танками передавили.

— Лажечников, видимо, утонул.

— Как, разве он с Нефедовым не высадился? — вскакивает Пермяков.

— Катер подбили…

Пермяков садится, сжавшись в комок. Вообще все ребята до сих пор испуганные. Возбужденные. Понятно — этот мрачный погреб с горном, взрывы. Берег встряхивает, будто при землетрясении. К этому мы привыкли.

— Дронов, угощай чаем, — распоряжаюсь я.

И выбегаю посмотреть, как устроились медсанбатовцы, ведь я здесь вроде хозяина. Они тоже разожгли костер. Сушатся. Перегородили угол плащ-палаткой для девчат.

— Сено есть? — спрашивает Конохов. — Навозом попахивает.

Показываю, где конюшни. Санитары бегут за сеном.

— Слушай, а Квашин где? Он с вами был?

— С нами. Но на другом катере… Может, не высадился…

— Ну, отдыхай, Игорь… До утра.

Направляюсь к кузне. Около трех часов ночи. Немец присмирел — только ракеты бросает да из пулеметов строчит.

Замечаю слева, над морем, белые всполохи. Вначале думаю — морской бой. Но отдельные и частые отсветы начинают сливаться в широкую огненно-пульсирующую полосу, охватывающую полнеба. Это далеко. Чудится, что небо в той части раскатисто гудит.

— Ребята, что-то непонятное на море, — сообщаю, вбегая в кузню.

Все выскакивают. Небо на горизонте разгорается ярче и ярче. Пермяков посылает Рыжего к морякам. Я мчусь к связистам — они в водохранилище за клубом.

— Керчь! Наши высаживаются в Керчи!..

Как я не догадался, ведь в той стороне действительно Керчь. Вот это да! Мы пританцовываем от радости. Кто-то из автомата палит в небо: «та-та… та-та-та…». Колька в восторге толкает меня в бок.

— Теперь наши дадут фрицу прикурить! А!..