Анатолий Никаноркин - Сорок дней, сорок ночей [Повесть]

— Давайте быстрей раскапывайте, там одного бревном придавило.

Освобождаем вход, выносим раненых. Они оглушены, в горячке жалуются: «Тут болит», «Кажись, меня ранило». На месте бегло осматриваем их. Кажется, обошлось. Пострадавших двое. У одного переломаны ребра, второго контузило. У остальных ушибы. Все успокаиваются. Начинают переговариваться:

— Думал, нам крышка.

— Вот Раечка молодец. Дисциплину поддержала.

— Ведро с водой упало на меня, а я решил — кровью исхожу.

— Подвал этот невезучий. Батю нашего миной чуть не убило возле…

Перенесли раненых в новый блиндаж. Поселок дымится. Солнце теряется в хлопьях пепла, и вечер приходит незаметно. Прибегает Шура из школы.

— Ну, как тут у вас?

— Пронесло.

— А мы думали, от вас — рожки да ножки.

— А мы думали, от вас — мокрое место.

— Одиннадцать человек в домике под горой…

Позже ребята приносят вести из полка: потери небольшие. Земля спасает людей.

А румын не сбрехал. Действительно, началось!

Ночью не спим. Приказ: неотступно следить за берегом. Ожидаем вражеский десант с моря. Дежурим вместе с моряками в береговых окопах. Издеваясь, орут динамики-рупоры: «Мы охраняем вас надежно и с моря, и с суши — спите спокойно».

— Вот гады — это власовцы, — сплевывает Туз. — Попадутся под руку — изуродую, как бог черепаху.

Ракеты дугами выгибаются к берегу. На рейде гробами застыли баржи. Нервы напряжены. Против всех ожиданий, десант в эту ночь не высадился. Гроза не разразилась. И утро спокойное. К десяти часам прилетают немецкие бомбардировщики. Они потом появлялись целый день, группами по пятнадцать — двадцать самолетов, спромежутками в какие-нибудь полчаса. Бесконечный вой, свист, взрывы изматывают вконец: поташнивает, подпирает к горлу от смрада пороха, жженой земли и бурьяна. В этот день с Большой земли получаем письмо-обращение к десантникам. Его приносит из штаба лейтенант Ганжа.

— Новости есть? — встречаем мы.

— Говорите громче, — просит он, сдвигая с уха почерневший бинт. — От проклятой бомбежки совсем оглох.

— Ну, что, что? — тормошим его.

— Да как сказать… Кобылка была — хомута не было, хомут достал — кобылка ушла, — отвечает он не очень понятной поговоркой. — Сами почитаете, разберете.

Собираемся в перевязочной. Приходит и старший врач Пермяков. После смерти Чувелы он переменился: то ли ему лучше стало, то ли совесть заговорила — по крайней мере, что-то делает.

Колька читает письмо. Да, Военный совет армии считает, что обстановка на нашем участке фронта сложилась тяжелая, но большие силы немец собрать не может.

— «Враг может попытаться наступать, нанеся удар только накоротке», — читает Колька.

— Это мы все сами знаем, — перебивает его Савелий. — А помощь, помощь нам дадут?

— Не мешай, тихо, — набрасываются на него девчата.

— «Артиллерия на таманском берегу в готовности поддержать огнем… Черноморский флот сейчас собрал торпедную флотилию… Авиация…»

— Флот можно не считать, — не унимается Савелий. — В такой шторм корабли не подойдут, факт.

— Замолчи ты, черт, — сердится Колька. — Главное вот в конце: «В ближайшее время, очень скоро, скорее, чем вы можете предполагать, главные силы армии, стоящие севернее Керчи, прорвут оборону врага и соединятся с вами».

— Вот это другой разговор…

— Так бы сразу и читал.

— Нужно переписать письмо, — говорит Пермяков, — и пройти по подвалам, познакомить с ним раненых.

— Давайте я перепишу, — вызывается Рая.

…Проходит день, еще день — пока только массированные бомбардировки. В наступление немец не переходит. Может быть, у него действительно недостаточно сил, чтобы идти на штурм? Работаем вечерами и ночью. Раненых, несмотря на остервенелую бомбежку, поступает немного, успеваем вырыть еще два погреба для укрытия. Укрепляем старые подвалы, землянки.

Штурм начался четвертого декабря. Я лежал в маленьком блиндажике за клубом, на огороде: хотелось выспаться, чтобы никто не тревожил. Первая из трех последних ночей, когда я наконец заснул. Меня будит оглушительный грохот. Вскакиваю, на часах — 6.30. Дрожа от холода, выползаю. Сопки вокруг в зловещих языках пламени. Артиллерийский ураган захлестывает поселок. Рев от сливающихся залпов. Бегу к нашему сараю, замечаю во дворе Кольку и Дронова. Они шмыгают в убежище к морякам. Я за ними. Блиндаж тесноват, но крепок — устроен под фундаментом каменного склада. Чадно, успели накурить. Сидим еще совсем сонные. Савелий тут же. Позевываем, друг друга почти не слышим, только голос Туза, как из бочки.

— Во дает! Во дает!

Гуще и гуще падают снаряды на берег. Трудно дышать. Боль распирает барабанные перепонки. Ребята передают по кругу «бычка». Затягиваемся быстро, коротко. Артиллерийская подготовка продолжается больше часа. Затем немец без передышки пускает самолеты — разрывает небо моторами, землю — бомбами. На каком же фланге начал наступление? Из-за жуткого огня невозможно выйти. Сидим, выжидаем. Наконец Туз не выдерживает:

— Нет, я так не могу… Вслепую.

Вылазит из блиндажа и вскоре появляется:

— Танки кантуются на левый фланг.

— Так мы и думали, — кривится Колька. — Зараза…

Хуже нет вот так сидеть, томиться, не работая и вдобавок не зная, что происходит на участке нашего полка в эти минуты. Ничего не поделаешь! Моряки не могут уйти, потому что отвечают за береговую оборону. Наше место — санрота.

Туз достает банку сухого спирта. Разбавляет водой. Получается голубовато-белая жидкость.

— Анютины глазки, — говорит Туз.

Но никто не пьет, ни к месту.

Огонь не утихает. Ко взрывам примешивается железный лязг и рев танков.

— Вот кабы нам рожок заиметь, — вдруг ни с того ни с сего говорит Дронов.

— Какой рожок?

— Чудодейственный… Из сказки. Загудеть бы нашему войску в Керчь.

— Слышат они наши гудки давно. Пора им выступать.

— Интересно, где сейчас Ромка? — говорю я Кольке.

«Могло быть хуже…» Если б на нашем месте он сейчас был, наверное, так бы не сказал.

Грозное гудение приближается со стороны моря. Показываются наши «илы».

— Вот рожок твой, Дронов, услыхали!

Высовываемся из блиндажа. Толкаем друг друга, подбрасываем в воздух шапки. «Илы» проносятся низко над сопками, над дамбой. Трудно разобрать, что там делается. Все в черном дыму, словно густым лесом загорожено. «Илы» прилетают несколько раз. Бьют из пушек, строчат из пулеметов, поливают огнем из «катюш».

Потом немцы начинают все сначала: артналет, авиация… Хотя бы скорее кончился день!

Первым попадает в перевязочную старшина Костя-баянист.

— Наши подбили не меньше десяти танков, — торопится он сообщить. — Заваруха была — жуть. До рукопашной дошло…