Анатолий Никаноркин - Сорок дней, сорок ночей [Повесть]

— Походим, разомнемся…

— Не расходитесь.

— А куда нам? До вечера бы дотянуть, а там на завод Войкова махнем…

Хочется есть. Солдат с тесаком выбирает из кармана крошки сухаря.

— Пойтить достать пожрать надо…

— Куда?

— Та я приметил — в проулке коняка убитая.

Смотрю во двор. Высокий каменный забор, над ним кипень пролива, тучи густые. Ветер с моря гонит снежную крупу. Меня что-то знобит… Застрял здесь, а Рая сыворотку ждет. Шарю по комнатам, может, где аптечка. Нет, все бумаги, бумаги…

Солдат с тесаком тащит лошадиную ногу. Запыхался.

— Во, зараза! С чердака в переулке очередь дали, — показывает он на рукав шинели — дырка. Прислушивается.

— Ты чего?

— Самолет урчит.

Слух у него отличный. Вскоре появляется наш самолет. Летит низко над домами, сбрасывая грузы.

— Мирово!

Проходит с полчаса — один за другим прилетают еще четыре самолета. Мешки падают далеко от нас, на сопки. За грузом бегут моряки.

Ребята мои повеселели. Приносят на железном листе куски подгоревшего мяса. Глотаем конину, не разжевывая.

— Танки, — вдруг орет, прыгая по лестнице с чердака, наблюдатель.

Точно. В нашу сторону движутся гуськом три танка. У развилки два поворачивают к сопкам, третий, пятнистый, спускается к озеру.

Сам танк для нас не страшен. Какое приложение будет к нему? А, вот оно — только танк подошел к большим домам, из подвалов, как комашня, выскакивают фрицы. У вытянутого здания бани танк приостанавливается — узкий переулок завален рухнувшими стенами. Вертит башней, бьет из пушки по нашему и соседним домам.

Знают ли фрицы, что мы здесь? Пока ничем не выдаем себя.

— Товарищ доктор, — дергает меня за шинель Давиденков. — Я сейчас ее трухану… танку…

— Куда? С такой ногой?..

— Я ползком могу… Гранаты есть.

— Сиди на месте, — прикрикиваю на него.

Подходит солдат с тесаком.

— Давай гранаты, шугану сам…

— В выхлопную трубу целить надо, — бурчит Давиденков.

— Не учи.

Солдат оставляет мне свой автомат.

Через двор, низко пригибаясь, бежит он с гранатой. Следом — не послушал — прихрамывая, переваливаясь, тянется Давиденков.

— Вернись, Давиденков. Вернись!

Конечно, не слышит. Солдат лезет через каменную ограду и, прячась за домами, подбирается к бане. А Давиденков по переулку ковыляет к завалу. Теперь, когда танк не стреляет, я чуть высовываю голову и хорошо вижу, как от острых, гладко отполированных траков разлетаются комья жирной глины. На боку, над черным крестом, приварена заплата. Что же солдат застрял в этой бане? Как раз момент бросать… Раздается взрыв! Молодец! Но танк не загорается. Продолжает двигаться. Неудача. Эх, смоется! Но вот спешит Давиденков. Карабкается, ползет по камням на завал. Взмах рукой. Танк в черном облаке дыма. Давиденков скатывается вниз.

— Прикрывай! — кричу я ребятам.

— Лупи!..

Открываем огонь. Строчу из автомата. Немцы исчезают за каменной стеной.

Солдат притаскивает мертвого Давиденкова.

— Промахнулся… далеко кидать было, — оправдывается.

Давиденкова опускаем в щель возле дома, закладываем обломками ракушечника.

Отвоевался Давиденков, прощай, старина…

Прислушиваемся — сквозь порывы ветра доносится стрельба откуда-то сверху, с сопки. И ракеты там взлетают. Там идет бой. Нам — туда!

Огромное убежище — тамбур с герметическими дверями, несколько отсеков под тяжелым бетонированным покрытием.

Перед убежищем — круговые ходы сообщения с каменными стенками и колпаками. Здесь КП штаба десанта. Горят коптилки. Полно гари. Бойцы курят, проверяют оружие.

Я проскочил удачно. Незадолго до моего прихода была отбита атака. Немцы оседлали вершину, дошло до рукопашной, их отбросили.

Заглядываю в отсеки.

— Доктор, доктор, сюда! — зовет женский голос.

Иду на окрик. Шура, сидя на корточках, перевязывает солдата. Раненых около двадцати, все свежие. Сбрасываю шинель, помогаю Шуре. Бинтов достаточно, есть кое-какие медикаменты — в убежище обнаружили. К стене привалились двое в комбинезонах летчиков. Это те ребята, с подбитого «ила». У молодого штурмана перевязаны лоб, глаза. Он силится сорвать с себя повязку.

— Снимите противогаз! Снимите противогаз!

— Сергей, брось, не надо… Слышишь? — удерживает его товарищ.

Но тот свое:

— Противогаз!..

Ввожу штурману пантопон, притихает. Шура говорит, что «молоденькому» выбило глаза, а он не понимает. Наверное, помешался.

Спрашиваю, не видела она кого из нашего полка.

— Нет, не видела.

— Рая ранена.

— Где она?

— Внизу, в домике… Куда своих раненых дели?

— Легкораненые со мной пошли. Тяжелые с Нелькой остались там. Ох, вспомню, как кричали: «Бросаете?» — выть хочется. В болоте… в степи многих растеряла.

Узнаю, что комдив связался с командующим армией — обещали срочно высадить морскую бригаду к нам на помощь. Но забарахлила рация, и не удалось что-то еще уточнить.

— Дело не в рации, — вмешивается пилот. — Нужно было армии еще днем к нам прорываться… Время теряют: Митридат — ключ к Керчи. Немцы уже с «Огненной земли» перебросили сюда свои части, а наши тянут, тянут…

— Рисковать не хотят, — говорит кто-то из раненых.

— А мы?

— Жаль, на Ак-Бурунскую крепость не пошли… Там бы мы кум королю были. Боеприпасов полно, оружия. Склады продуктовые, причалы…

Закончив с ранеными, захожу в соседний отсек. Большой зал. Посредине стол, на нем трофейная громоздкая рация.

Бородатый радист копается в аппаратуре — ему присвечивают карманным фонариком. Рядом, опираясь на палку, стоит плотный с усами полковник — комдив.

— Я «Вымпел»… Я «Вымпел», — надрывается радист. — Слышите меня? Слышите меня?

Комдив подергивает усами.

— Пробуй еще…

С час на сопке спокойно. Потом немцы опять атакуют. В убежище то и дело забегают связные. Меньше и меньше становится людей внутри. Наконец на вольтметре вздрагивает красная стрелка — рация заработала.

Комдив говорит с командующим.

— Понял вас. Угольная пристань… Угольная пристань, — повторяет он.

Вбегает офицер-моряк, возбужденно что-то докладывает комдиву. Комдив машет рукой — всем выходить наружу!

По всей верхушке вспыхивают автоматные очереди, пересекаются огненные трассы. Рассыпаемся по ходу сообщения. Стреляем редко, когда немцы подползают совсем близко. Отбиваем несколько волн штурмовых групп. Впереди траншеи и вокруг нашего убежища ухает, дыбится земля.

Прямой наводкой садят орудия с соседней сопки. В траншеях находиться невозможно — без толку всех перебьет, и мы укрываемся в убежище. А немец лезет, настырно лезет кверху.

Моряк в бушлате, прилипший к ближайшей от выхода амбразуре, кричит: