Рышард Лисковацкий - Жизнь вечная

Перевод М. Игнатова.

Мы очень любили пана Метю. Пан Метя был не абы кто. И характер твердый, как дубовое полено, и фантазия не хуже, чем у стародавнего автора Жюля Верна, который когда-то навалял такие книги, как «Путешествие на воздушном шаре к полюсу» и «80 дней вокруг света», а также еще несколько таких же. Пан Метя этих книжек не читал и мог даже безо всякого стыда похвастаться: не читал. Ни этих, ни других. И, принимая во внимание его жизненные передряги, будет совершенно правильно, что на все описанные в книгах чудеса он мог махнуть рукой. Правда, только одной рукой, но мог. И зачем ему были всякие описания разных литераторов, если у него у самого жизнь сложилась такая, что ее хватило бы на сто книг. И еще каких.

Мы любили нашего пана Метю. Ни один пацан во всей округе, начиная от трамвайного депо и кончая кладбищем, никогда не сказал ему плохого слова. Мы уважали нашего пана Метю… нет, не за то, что он был уже старый мужик, а мы были перед ним сопляки. Не каждый старый мужик заслуживает уважения. И не потому мы всегда говорили: доброго здоровья, пан Метя, — что он был калека. У него не было одной руки. Правой. Но калека калеке рознь. Есть такие, которым должны платить чистым золотом за потерянную где-то на белом свете руку или ногу. И есть такие, которым бы люди охотно крикнули прямо в харю: получил свое, вонючее ты дерьмо, господь бог знал, кому лапу оторвать!

Пан Метя был героем. Самым настоящим под солнцем и всеми звездами. Когда наступали серые деньки и нас охватывала великая скука, мы толпой шли к пану Мете. Он обитал в маленькой комнатенке на пятом этаже. И бедность у него была, как у настоящего героя. Шкаф, койка, три стула и колченогий стол. Пан Метя в шутку говорил, что это стол-калека и что калека к калеке липнет. Чаще всего мы приходили туда вчетвером: «Ангел», «Крапчатый», «Шнапс» и я. Меньше всего радости было от «Шнапса». Это был жутко ограниченный малый, и даже когда пан Метя рассказывал самые смешные случаи, этот «Шнапс» смотрел на него бездумно, как на обыкновенного человека. Но, правда, «Шнапс» часто приносил с собой поллитровку «родимой», поэтому мы и брали его с собой на тот пятый этаж. Хотя, правду говоря, это была профанация или даже еще хуже. Другое дело «Ангел». «Ангел» был безотцовским сыном, то есть он своего старика и в глаза не видел. Когда-то мать рассказывала «Ангелу» — то ли на нее откровенность нашла, то ли, может быть, злоба, — что этот его папаня, он какой-то бесстыжий редактор или кто-то еще в таком же духе, то есть кто-то пишущий. Может, она соврала, чтобы похвастаться? Но что-то в этом должно было быть, поскольку «Ангел» был малый не без таланта и этот талант он же должен был от кого-то ухватить. А мать у него была глупая, как четыре ножки от стола, вместе взятые. Раньше вроде бы она была красивая курочка, и это было все ее богатство. А с красотою люди живут очень недолго, о чем все бабы должны знать. Особенно те, которые показывают по улицам свои хорошенькие мордашки и ведут себя так, будто бы они все время находятся на выставке. Стало быть, как я уже сказал, у «Ангела» был сильно развитый кумпол. Он лучше всех рассказывал фильмы… так здорово, что уже и не надо было на них ходить. Он еще и стишки писал. Сначала любовные, а потом стал рифмовать и на другие темы. Пока я ему не сказал, что за такие рифмы можно схлопотать по кумполу и будет гораздо лучше и полезней для всех, если мы организуем налет на киоск или даже на приличный магазинчик. И «Ангел» после того нашего разговора прекратил писать свои стишки, это и доказывает, что у него светлая голова. Что в этой голове все стоит на своем месте. «Крапчатый» был середнячком. Если ум в нашей стране оценивается в две тысячи злотых ежемесячно и если за «Шнапса» я бы не дал и ломаного гроша, то ум «Крапчатого» я бы оценил в одну тысячу злотых с мелочью. То есть ни высоко, ни низко. У «Крапчатого» были свои плюсы, но и минусы давали ему прикурить. Но самое плохое было то, что он готов был продать самого лучшего друга за любую задрипанную юбку. Он бегал за девками с утра до вечера. Сбрызнет свою грязную рубашку тройным одеколоном — и отправляется крутить романы. Это вовсе не означает, что я избегаю девиц. Но все должно быть в свое время. А для «Крапчатого» время было только в такой цене, какую имела следующая его девица. Это кто-то ему натрепал, что если он хочет иметь хорошую кожу на лице, а была она у него такая, что не дай боже, то он должен получать лечение от таких девиц, которые потеют, стоит только мужику к ней прикоснуться. Вот он и искал таких девиц. И постоянно сокрушался, что их в мире все меньше и меньше.

О своих достоинствах я упоминать не буду. Хвалиться не люблю, а в таком случае пришлось бы говорить одни комплименты. Так что я вернусь к нашему пану Мете, нашему общему герою, без которого у нас в округе было бы пусто, тихо и скучно. Я помню тот вечер, когда пан Метя устроил для нас кульминационную программу. Речь зашла об этой его правой руке, то есть о вершине его славы.

— Расскажите о той вашей грабле, — деликатно попросил «Ангел».

— Мы знаем, что это было что-то необыкновенное, но важны детали, — добавил я, уточняя.

Пан Метя выпил угощение, принесенное «Шнапсом», и посмотрел на нас сквозь набежавшую слезу с симпатией.

— Сказать я могу, х-холера. Вам причитается. Каким-нибудь прыщам я бы не стал, а вам причитается. Будете, шпана, отчизну строить, когда усы у вас подрастут, так что обязаны знать, что Метя тоже когда-то приложил правую руку к этому строительству. В сорок четвертом я так круто колотил под Люблином немцев, что круче быть не могло.

— Это мы знаем, — вперся необразованный «Крапчатый», — валите сразу про эту граблю.

— Заткнись, урод, — прервал я его тактично, — заткни хайло, открой глаза и внимательно слушай дяденьку Метю.

— Правильно, — подтвердил пан Метя. — Я не люблю, когда мешают. Выпадаю из настроя. О чем это я говорил?

— О том, как вы давали шороху под Люблином.

— Я давал, — согласился со мной пан Метя. — Как-то мы слегка накрыли пост жандармерии. Постойте, а какая же местность-то была? Как-то сексуально называлась. Вроде бы Цыцов или что-то в таком роде.

— Прекрасно, — обрадовался «Крапчатый», однако «Ангел» врезал ему локтем в ребро, и «Крапчатый» мигом посуровел.

— Ну вот, значит, мы в этом Цыцове делаем то, что нужно. Началась перепалка, но хлопцы за пару минут справились с работой. В общем, руки у них от этой работы горели, и ввалились мы внутрь. Имеется в виду пост жандармерии. Летаем так по комнатам и добиваем швабов, а они оказались такие завзятые холеры, ни один руки вверх не поднимет. Без пощады, мать вашу так, думаю я. Тут вы мне лапы не подымаете, так быстрее с вами разберутся на Страшном суде. Нас оставалось трое в той большой комнате, и тут кто-то из швабов бросил осколочную гранату — такую, с длинной деревянной ручкой. И такая маленькая красная бусинка уже торчала из этой ручки, качалась на шнурке, значит, сейчас у нас под ногами эта железка рванет.