Станислав Славич - Три ялтинских зимы [Повесть]

Фигура И. С. Анищенкова казалась вообще загадочной. Многие из тех, с кем я встречался, хотели видеть и видели в нем советского разведчика, человека, оставленного нашими. По-видимому, это было привычней, укладывалось в стереотип. Да и сам Анищенков, судя по всему, в свое время давал повод так думать. Я скоро столкнулся с этим и, говоря откровенно, возгорелся, стал искать подтверждения, а когда они начали попадаться, даже цеплялся за них. Это, казалось, открывает такие возможности для повествования… Что поделаешь — все мы не без слабостей!

В одном письме из семейного архива, собранного живущим в Москве родным братом Николая Степановича, прямо утверждалось, будто Анищенков говорил человеку, которого хотел привлечь к сотрудничеству, что «имеет задание сверху» от наших.

Опаснейшая игра, но мне кажется, я понимаю, зачем он это делал. Это должно было придать ему вес и авторитет в глазах тех, кто пойдет за ним. Ему же самому такое «самозванство» должно было добавить решительности и твердости. Надо ведь соответствовать взятой роли. И хотя теперь ясно, что это действительно было самозванство, осуждать за него не решаюсь.

Анищенков, надо думать, пережил смятение, растерянность, слабость, но чувство долга, о котором здесь уже говорилось, вскоре возобладало; как замешкавшийся солдат, он заторопился, чтобы занять свое место в строю. Это подтверждает отчасти другое письмо, написанное по свежим следам событий. Адресовано оно уже брату Николая Степановича, офицеру-фронтовику, который, естественно, хотел разобраться в случившемся. Приведу это письмо хотя бы в выдержках:

«25 сентября 1946 г. Ялта.

…Мне не хотелось Вам писать, не выполнив обещанного. А на это потребовалось некоторое время. Разговаривал я с секретарем ГК ВКП(б) т. Субботиным и уполномоченным МГБ т. Могильниковым. Удалось выяснить следующее.

Анищенков Николай Степанович во время оккупации немцами Крыма был действительно некоторое время городским головой, или бургомистром, Ялты. Хотя на этот пост он попал не по заданию наших органов, но работал на нас. Так, например, многих евреев он спас от неизбежной смерти тем, что выдавал им паспорта как русским. У себя в погребе он держал радиоприемник, который использовался не в пользу немцев. Когда все это стало известно (донес полицейский из местных жителей), Анищенков Николай Степанович вместе с женой был арестован и расстрелян немцами.

Два сына Анищенкова (один из них, кажется, приемный), уничтожив предателя, донесшего немцам на их родителей, ушли в горы, к партизанам. Один из сыновей погиб, а другой до последнего времени оставался с партизанами…»

Важный документ, хотя в нем есть неточности. Конечно же, я постарался встретиться с людьми, упомянутыми в письме. К сожалению, бывший секретарь горкома В. А. Субботин ничего существенного вспомнить не смог, а В. С. Могильников, оказавшийся ныне директором детского парка, на мои расспросы сказал, что историю Трофимова (я спрашивал и о нем) слышит впервые, а об Анищенкове помнит сейчас смутно, так как серьезно этим и тогда не занимались, причин для этого не находили — людей нет, расстреляны, чего ж ими заниматься? Во всяком случае, ничего плохого об Анищенкове он сказать не может.

Разговор у нас был не очень долгий, но не такой уж и короткий. Опыт показывает, что в таких беседах спешить не следует, лучше неторопливо подшевеливать костер — иногда неожиданный, а то и случайный язычок пламени вдруг высветит у твоего собеседника такой закоулок памяти, куда с наскоку не пробраться.

На сей раз, однако, никаких озарений не произошло. В. С. Могильников посетовал, что умер доктор Василевский, бывший бургомистром до Анищенкова. Он наверняка многой мог бы рассказать. То, что Василевский был арестован после освобождения Ялты, не имеет значения — его вскоре выпустили, убедившись, что ничего плохого он не делал. Больше того, есть сведения, что он сочувствовал и даже помогал подпольщикам. Да что говорить — Василевский впоследствии оперировал самого Могильникова…

Под конец я получил совет отыскать в Ялте некоего Н. Н. (назовем его так), человека умнейшего, образованнейшего и вообще — хорошего. Он-де может рассказать и об оккупации вообще и, по-видимому, об Анищенкове в частности. Н. Н. из тех людей, которые обычно все обо всех знают.

И в беседах с самим собой я иногда пытаюсь эдак неторопливо подшевеливать костерок. Это сравнение, ей-богу, не случайно. Память иногда бывает то всеядна и жадна, то ленива и переборчива до невероятности. И в ней, как в костре, среди перламутрово-розового спокойствия пепла вдруг взорвется полено, пальнет в небо каскадом искр…

Я думал об этом Н. Н. Его имя определенно было мне знакомо. Стоп! Вспомнил…

Ялта, 1956–1958 годы. Дом моих друзей с увитым текомой балконом. Под ними и жил этот странный человек, который действительно много знал и помнил чуть ли не со времен гражданской войны. Он сам не раз предлагал мне встретиться, «посидеть», поговорить. Да, сам это предлагал! Что же меня останавливало? Кажется, именно то, что предлагал он сам, не раз и довольно настойчиво, к тому же ссылаясь на жившего одно время в Ялте писателя Петра Павленко, который будто бы любил его слушать.

У меня уже был опыт бестолковых застольных бесед, когда разговор перескакивает с одного на другое и рассказчик-солист откровенно старается поразить слушателей. Одним словом, встретиться, «посидеть», поговорить тогда не случилось, а сейчас я сам должен искать его. Ну что ж, век живи, век учись…

Буквально на следующее утро я начал поиски и тут же осекся, узнав, что в 1968 году помянутый Н. Н. покончил с собой.

Причиной была скорее всего душевная усталость. Напустил в ванну горячей воды и вскрыл себе вены. Но римские патриции, которым он в данном случае следовал, вели при этом беседу с друзьями, пришедшими проститься и проводить. Ярко горели светильники, звучала музыка, подавалось вино, аромат цветов и курений забивал запах крови… Здесь же все было по-другому, одиночество, лампочка в 15 ватт, закрытая на крючок облупившаяся дверь; к тому же засорилась канализация, и розовая вода из ванны под утро залила коридор коммунальной квартиры.

Однако вернемся к Анищенкову. Таким образом, получилось, что вариант с разведчиком отпал. Но, может быть, у Николая Степановича были другие связи? Был послан запрос в архив и последовал ответ:

«На Ваш № 209 от 3 октября 1975 г.

Сообщаем, что Анищенков Николай Степанович, Анищенкова Этель Матвеевна и Анищенков Алексей Николаевич по учету партизан и подпольщиков Крыма 1941–1944 гг. не числятся. Сведений о работе Анищенкова Н. С. городским головой и расстреле его семьи немцами не имеется».

Вот тогда и возникло новое имя — Леня Полотняненко. Он был шофером, который возил Анищенкова. Это обещало что-то. Доверенный шофер, как правило, знает о своем «хозяине» больше, чем кто-либо.