Станислав Славич - Три ялтинских зимы [Повесть]

Суть, однако, не в том, с каким настроением он шел на Западную — факт тот, что шел.

А Сергей? Если помните, он говорил: «Меня снова выпустили, чтобы через несколько дней опять арестовать, но я уже был готов к встрече…»

К этому нужно отнестись с доверием. Однако и здесь некоторая осторожность не помешает: слишком жестко и определенно сказано. А ведь сказано много, много лет спустя…

Человеку свойственно, оглядываясь назад, принимать свершившееся как неизбежность. Иначе, видно, нельзя: что было, то было. Это когда делают кино, крутят пленку на монтажном столе взад-вперед и выбирают лучший из нескольких дублей. В жизни дублей нет.

Спустя годы Сергей говорил: «Меня выпустили, чтобы через несколько дней опять арестовать…» Но тогда такой абсолютной уверенности, видимо, не было. Иначе зачем сидел в своей комнате? Ждал ареста?

Сегодня задним числом можно объяснить и это: был готов к встрече, хотел добыть оружие у гестаповца или полицейского, который придет арестовывать… А если бы пришли двое? Приехали бы на машине?

Громковато это звучит: «был готов к встрече…» И все-таки, забегая вперед, нужно признать — он действительно оказался к ней готов.

В чем-то, конечно, повезло. Пришел Женька, «маменькин сынок», который его, Сережку, щуплого и маленького, никогда всерьез не принимал. Напялил эту гнусную форму, прицепил кобуру, корчит из себя черт знает кого, а ведь стыдно должно быть ему, стыдно…

— Собирайся. Вызывают.

— Куда? — спросил так, на всякий случай.

— Сам знаешь. «Гад. И больше тебе нечего сказать, гаду?..»

— Сейчас соберусь.

Видно, и в самом деле ему нечего было сказать и было стыдно. Отвернулся, скользнул взглядом по голым стенам. Эти голые стены стали последним, что он увидел в своей оказавшейся такой куцей жизни.

За дверью стоял топор. Когда полицейский отвернулся, Сергей взял топор и изо всех сил ударил полицейского по голове.

Сергей взял с убитого пистолет и ушел из дому.

Идти решил к монастырю, о котором говорил Анищенков. Путь оказался нелегким, потому что дорог и населенных пунктов приходилось избегать. Двигаться старался больше ночью. Нередко, обходя вражеские посты и заставы, продирался прямиком через заросли. Однако через несколько суток, совсем отощавший и оборванный, встретил все-таки партизан. Без малого год воевал вместе с ними — до самого освобождения Крыма.

Вот так один удар топором разрушил все казавшиеся такими хитроумными семейные построения. В силу обстоятельств я рассказал об этом несколько упрощенно, но что уж тут усложнять, когда издавна известно: коготок увяз — всей птичке пропасть…

Отчаяние двух женщин после этой смерти было, как я понимаю, непередаваемо. По-видимому, оно и отправило преждевременно в могилу одну из них. Осталась тетушка. Смерть племянника навсегда связалась для нее с именем Анищенкова, который пригрел и объявил своим сыном «этого ужасного человека». В отчаянном своем озлоблении она даже сказала, что Сергей убил и Алешу Анищенкова. Между тем несчастьем Алеши было как раз то, что он не пошел вместе с Сергеем, заметался, словно в предсмертной тоске, как мечется дельфин, окруженный сетью, не решаясь на простейшее — перепрыгнуть через эту лежащую на воде сеть.

Алешины следы возникают то там, то здесь. В одном письме я читал, будто преданный его отцу человек снабдил его одеждой, пропуском и помог выбраться за пределы Крыма. Но этому противоречит другой документ — письмо некоего шофера. Он будто бы тайком привозил Алешу из Симферополя в Ялту, а потом помог ему уйти в лес вместе с партизанским разведчиком Николаем Попандопуло. Несколько месяцев спустя, говорится в письме далее, Алешу Анищенкова видели в Джанкое — он собирался перейти линию фронта.

Перепроверить это письмо невозможно: Николай Попандопуло погиб в бою.

Не знаю, откуда пошел слух, будто Алешу Анищенкова видели мертвым в районе ялтинской инфекционной больницы, — такой слух тоже был.

А вот свидетельство Наталии Михайловны — той самой Наташи, которую одно время прятали Трофимовы. Она говорит, что Алеша как-то появился у них в Симферополе. Наташа с мамой жили на полулегальном положении, их адрес можно было узнать у Михаила Васильевича Трофимова. Значит, Трофимов принял участие в судьбе сына Анищенковых? Наталия Михайловна уверена в этом. Алеша, говорит она, хотел во что бы то ни стало перейти линию фронта. Ни о чем другом и слышать не хотел. Был полон решимости добиться своего, но в то же время опасно возбужден, взвинчен, а это, хотя и было понятно, не сулило добра…

С уверенностью можно сказать, к сожалению, только одно: судьба этого честного, славного парня сложилась горестно. Где и как он погиб, мы никогда, по-видимому, не узнаем, это так и останется одной из многих тайн, которые породила и унесла с собой минувшая великая и страшная война.

Из воспоминаний Т. А. Поляковой: «… Тем временем мы производили подготовку к печатанию газеты. Мы решили выпускать газету „Крымская правда“, в которой можно было дать уже больше материала…»

Весна сорок третьего будоражила и звала.

Как ни старались, как ни вырубали оккупанты леса вдоль дорог, все равно зеленела, упрямо пробивалась на вырубках новая поросль. Нечто подобное происходило и с людьми.

Нельзя просто сказать, что смерти не боялись — никто не хотел умирать. И каждый знал цену, которую, может быть, придется заплатить. Знали ее там, на той стороне, когда рвались на фронт, знали и здесь.

В одной школе учились четверо.

Надя Лисанова — казнена.

Толя Серебряков — погиб.

И все-таки ушел, зная об этом, к партизанам Сергей.

При первой возможности примкнул к подпольщикам, тоже обо всем зная, Леня Ходыкян.

Таких было куда больше в этой школе — просто У меня на памяти сейчас всего четыре имени…

Мысленно обозревая цепочку организаций, разбросанных на побережье, Казанцев и Гузенко должны были, думается, испытывать удовлетворение. Но с ним постоянно соседствовала тревога. Непросто выбрать единственно верную линию, не впасть в чрезмерную осторожность, но и не сделать опрометчивых шагов. Нужно было точно угадать момент, чтобы организованно, не допуская провалов, уйти в лес.

Людей, готовых идти в партизаны, хватало. Тут была и подросшая за годы оккупации молодежь, были и обстрелянные солдаты, которые прошли уже оборону Севастополя, бои на Керченском полуострове, гитлеровские лагеря. Наиболее компактные группы сложились, пожалуй, в Аутке (нынешний поселок Чехово — и тогда, и теперь фактически часть города), в Ливадии, Кореизе, на электростанции. Здесь утвердились свои признанные лидеры, которые или входили в центральный штаб или поддерживали с ним связь.