Станислав Славич - Три ялтинских зимы [Повесть]

Еще когда Трофимовы перебирались, соседи обратили внимание на множество ящиков и узлов, которые они везли и тащили со старой квартиры. Вот барахольщики! В такое-то время!

Время было страшным. Оно и сейчас вопиет разверстыми ртами архивных папок.

7 января 1942 года. На набережной повешена семья Горемыкиных — Гавриил Иванович, Елизавета Федоровна и их дочь Лида. На груди у каждого была табличка — «За связь с партизанами».

24 февраля 1942 года. На массандровской свалке расстреляна Надя Лисанова. На набережной повешены Владимир Пискунов, Михаил Долгополов, Леонид Финошин и Леонид Едыгаров.

Март 1942 года. В Алупке, на площади, повешены братья Александр и Владимир Гавырины. В Симеизе расстреляны Лина Гавырина и Павел Асаулюк. В Ялте, на массандровской свалке, расстреляна Люся Кузерина…

Страшное, лютое время. Пожалуй, не с чем и сравнивать. А кто-то — просто не верится! — возится со своим барахлом.

— Осторожно, осторожно с ящиком! Укрыть надо от дождя — в нем самое ценное. Старик только что не приплясывал вокруг своего имущества. Интересно, что же у него за ценности в этих ящиках? Дом у Трофимовых был открытый. Приходили, а случалось и жили разные люди. Побывала в этой квартире и Верочка. Вернулась и удивленно сказала:

— Знаешь, что у них там главное?

— Ну.

— Книги.

— Какие еще книги?

— Разные. И детские есть. Вот дал мне сказку почитать.

Чистов взял пеструю книжку, развернул. В глаза бросилось:

Подумал: сам на ощипанного старого петуха похож.

— И много их у него?

— Тысячи! — восторженно сказала девочка. — Все стенки заставлены.

— Так уж и тысячи…

— А вот и правда. Десять тысяч. Это мне сам дядя Миша сказал.

— Какой еще «дядя»?.. Тоже родственник выискался… Дед он, а не дядя.

— Нет, дядя. Он сам сказал: «Зови меня дядей Мишей…» Чистов усмехнулся. Это он понимал. Кто захочет, чтобы при молодой жене его называли дедом?..

— Значит, книги, говоришь, в ящиках и узлах были?

Девочка с готовностью кивнула.

Для меня эта история началась, если не изменяет память, летом 1974 года. С Александром Ивановичем Анушкиным (новое и немаловажное в нашем рассказе лицо) мы к тому времени не виделись давненько, и эта встреча тоже оказалась случайной. Но, поздоровавшись, он не Стал терять времени на все эти «Сколько лет, сколько зим! Как жизнь? Как дела?» — он тут же сказал:

— А у меня к тебе предложение. Работы, как всегда, было по горло, и я проявил только вежливый интерес. Александр Иванович это, кажется, заметил, но, привыкнув доводить задуманное до конца, решил, видимо, оставить без внимания.

— С любопытным матерьялом я недавно столкнулся. Настоящий детектив.

«Детективы», которые занимают Александра Ивановича Анушкина, особого свойства, они связаны с историей отечественного книгопечатания. Долгие годы он по необходимости сдерживал исследовательскую страсть, зато после ухода на пенсию развернулся, проявил в этом деле прямо-таки молодой задор. Одна за другой стали выходить монографии, популярные статьи, публикации в периодике, сообщения, доклады. Некоторые из них привлекли внимание не только у нас, но и за границей. Зная Александра Ивановича больше двадцати лет, я до сих пор не могу к этому привыкнуть. Иногда он чем-то напоминает мне знаменитого кругосветного мореплавателя-одиночку семидесятилетнего сэра Френсиса Чичестера. Вот так же поднял свой парус, «поймал» ветер и ринулся в безбрежный книжный океан…

Однако вернемся к тому жаркому июльскому 1974 года дню, когда мы, два высоких, поджарых человека, стояли на самом солнцепеке (и нисколько не страдали от него) посреди новой с иголочки Советской площади в Ялте и обсуждали очередной «детектив» Александра Ивановича. Я, впрочем, больше молчал. А он, рассказывая, взволновался, даже воодушевился. И было отчего.

С некоторых пор Александру Ивановичу стали попадаться различные издания с овальной печаткой: — «Из книг Муратовой Е. М.» Поначалу он не обращал на них особого внимания, а потом его заинтриговали некоторые обстоятельства. Во-первых, удивительно широк был круг интересов этой Е. М. Муратовой. Среди ее книг оказались избранные комедии Плавта, «Практическая метеорология» контр-адмирала Фицроя, изданная в Петербурге в 1865 году («Не тот ли это Фицрой, — подумал между делом я, — который чуть ли не первым начал составлять прогнозы погоды, однажды трагически ошибся, так что это привело к гибели эскадры, и застрелился?..»), «Очерки по истории смуты в Московском государстве» С. Ф. Платонова, «Русские повести и рассказы» декабриста А. Бестужева-Марлинского, выпущенные в 1838 году, исследование «О драгоценных камнях и способах распознавания оных» (Санкт-Петербург, 1824 год), монография «Физиология растений», сочинение Ипполита Тэна «Происхождение общественного строя современной Франции», работа по генетике Вильгельма Людвига Иоганнесена «О наследовании в популяциях и чистых линиях», брошюра «Бактериальный рак томатов», множество изданий Пушкина и книги о нем, конечно же, Толстой, Некрасов, Чехов, Горький, но в то же время и сочинения ставшего эмигрантом Бунина, книга профессора В. Ю. Визе «Моря советской Арктики», дореволюционные журналы с публикациями работ В. И. Ленина, работы по философии, искусству и многое другое.

Поверьте, что «многое другое» здесь не просто расхожий штамп. На овальной печатке, кроме фамилии владелицы, указывался порядковый номер книги: 210, 1700, 2310, 3301, 4894, 5448… Номера как бы обрывочные, случайные, потому что библиотеки как таковой уже не было — только разрозненные, чудом сохранившиеся отдельные книги. Но сами эти номера говорили, что некогда библиотека была большой. Однако по-настоящему удивился и даже присвистнул Александр Иванович, когда увидел сперва № 8108 («Краткое известие о Московии в начале XVII века»), а потом № 8453 (брошюра о первопечатнике Иване Федорове) и № 8455 (стихотворения Н. А. Некрасова). Для частного собрания, особенно по нынешним временам, библиотека была просто огромной.

Наметанный глаз отметил и еще кое-что. Пережив войну, пройдя через множество рук, книги, естественно, были в самом разном состоянии. Но на всех оставался след первоначальной ухоженности, все они однажды побывали в надежных и добрых руках, которые одели их в переплеты, подклеили страницы…

Кто же она такая, эта Е. М. Муратова?

— Поиски привели в краеведческий музей. Внимательно осмотрел экспозицию, познакомился с архивами. Ответа на свой вопрос не получил. Перед уходом разговорился с одной из сотрудниц о разных разностях. Неожиданно она спрашивает: «Не встречались ли вам книги из библиотеки Муратовой» — «Муратовой? — оторопело переспрашиваю. — Не только встречались, я и в музей пришел по этому поводу». — «А ведь фактическим владельцем библиотеки была не она…» — «То есть?» — «Книгами занимался ее муж — Михаил Васильевич Трофимов». — «Но почему же в экслибрисе значится…» — «Он очень любил жену и всегда находил случай дать ей почувствовать это. Дядя Миша был человеком удивительного изящества». — «Дядя Миша? Вы знали его?» — «Он спас мне жизнь…»