Станислав Славич - Три ялтинских зимы [Повесть]

Вот такой разговор произошел у Александра Ивановича с маленькой, тихой женщиной, глядя на которую и не подумаешь, что в ее жизни могли быть жестокие потрясения. Вернее, это было началом многих и часто длительных разговоров с разными людьми, но та женщина, Наталия Михайловна, была первой. Она тоже включилась в поиски и, как могла, содействовала прояснению разных обстоятельств.

Вскоре после этой беседы Александр Иванович поднимался по каменным ступеням к дому № 11 на улице Кирова, где в годы оккупации жил Трофимов с женой Елизаветой Максимовной и где находилась «Слесарно-механическая мастерская Чистова А. И.».

«Он спас мне жизнь…» — это уже характеристика человека.

На крошечной фотокарточке, которую он дал ей при расставании и которая, как реликвия, хранится до сих пор, написано: «От дяди Миши — до новой, скорой и счастливой встречи. М. Трофимов. 20.2.1942 г. Ялта».

Вы обратили внимание на дату? Февраль сорок второго года… События на фронте давали, нужно сказать, тогда надежду на счастливую и скорую встречу. Держался Севастополь, и наши войска высадились на Керченском полуострове. Однако в тылу гитлеровцы развязали жесточайший, тщательно спланированный, продуманный террор. Главную роль в нем сыграли СД (служба безопасности) и зловещая зондеркоманда 11-А, которая прикатила в Ялту уже через несколько дней после оккупации города.

Это была банда безжалостных убийц и мерзких мародеров. У них были свои палачи, шоферы, повара, переводчики, связисты, специалисты по пыткам и даже «интеллектуалы». Колючей проволокой был огорожен целый квартал на склоне Поликуровского холма, который с востока господствует над Ялтой. Мрачноватое, с претензией на готику здание было отдано тюремщикам и заплечных дел мастерам, в нарядном особнячке по соседству разместился штаб, и над ним подняли черный эсэсовский флаг.

Они торжествовали. Но в то же время были деловиты и озабочены. По их расчетам вот-вот должен был пасть Севастополь, и к этому времени следовало «очистить» Ялту, упрочить «новый порядок» в этом небольшом городке, жемчужине «русской Ривьеры».

У них был опыт, и они нанесли жестокие удары. Стены домов, заборы, афишные тумбы запестрели приказами: всем явиться на место прежней работы, коммунистам зарегистрироваться, евреям зарегистрироваться и нашить шестиконечные звезды. За невыполнение — расстрел, за укрывательство — расстрел, за недоносительство — расстрел. И расстреливали, расстреливали, вешали, вешали…

Они прочесали весь город, на каждом жителе хоть на мгновение да остановился мертвящий взгляд. Облавы, повальные проверки документов, избиения, грабежи, аресты стали чем-то обыденным и повседневным. Трудно сказать, чего они больше хотели — уничтожить всех своих врагов (это было невозможно!) или парализовать волю людей, заставить их замереть в смертельном страхе.

Вот как выглядела Ялта в те дни. Привожу свидетельство очевидца — Ольги Ипполитовны Шаргородской, бывшей машинистки редакции ялтинской городской газеты «Сталинское знамя». Она вела дневник. Часть страниц утрачена, обрываются записи 24 декабря 1942 года. Это голос как бы из небытия…

28-ноября 1941 года. Восемь дней не удавалось ничего записать, да, пожалуй, ничего особенного и не произошло за эти дни, если не считать несколько убитых. По утрам находили их на улицах. Кто они, за что убиты? Неизвестно. Спрашивать некого, да и опасно. Такой «счастливец» оказался и в нашем переулке. Он лежал вниз лицом, в его голове зияла дыра. Проходящий немец ткнул палкой в голову. Не могла идти дальше, вернулась домой. Нет покоя и мертвым.

Вывешенный приказ о нашивке звезд на одежду евреям резанул по сердцу. Пришиваю это «украшение» на одежду мужа, дрожат руки, слезы заливают глаза. Фреду не пришила, он сын русской матери…

Некоторые люди с такими звездами подвергаются насмешкам и побоям. Все это не обещает ничего хорошего.

29 ноября. Вывешен приказ немецкого командования: все евреи должны переселиться в гетто…

3 декабря. 2 часа ночи. Несмотря на только что происшедшее, я все же хочу записать. В 9 часов вечера начался обстрел Ялты с моря. Рвались снаряды один за другим. Успели в подвал. Здание дрожит от каждого взрыва, слышится свист пролетевшего снаряда. Жутко. Кто плачет, кто молится. Когда кончился обстрел, послышались шаги. Открылись с шумом двери, появились трое румынских патрульных. После вопросов, кто мы и зачем здесь, начали обыскивать. Отбирали разные ценности, деньги, карточки. Наконец милостиво отпустили всех. Зайдя в свою комнату, я увидела квартиру точно после погрома. Вскрыты шкафы, чемоданы. Все содержимое выгружено. Не оставили и дамское белье, духи, бинокли и прочие мелкие вещи. Мы остались почти без белья, не исключая детского. Смотрели и молчали. Они ушли… Что ждет нас завтра?

5 декабря. Мы остались одни, Аркадий в гетто. Уже поздно, сон не идет. Сидим с Фредом и молчим, не смея взглянуть друг на друга, словно в чем-то виноваты…

8 декабря. 11 часов ночи. Только что вернулись из подвала, пробыв в нем более 2 часов. Взрывы кончились. Ни самолетов, ни с моря ничего не было. В саду зарево от горящих машин. Как пережили эти часы, сами не знаем. Дрожали земля и здание. Осколки от снарядов изрешетили всю крышу. Пока все стихло, нужно отдохнуть…

21 декабря. Три дня была в полубессознательном состоянии. Не могу поверить случившемуся. За что?

18-го утром Фред понес отцу кушать. В 8 часов вернулся домой, молча поставил нетронутые судки с едой и, ничего не сказав, вышел. Уже совсем поздно пришел домой бледный, осунувшийся. Говорить не мог. Просил ни о чем не спрашивать. Только сказал: «Кончено все — папы нет».

Вечером пришла знакомая и сообщила о расстреле.

21 января 1942 года…Третий день я ничего не ела, а сегодня отдала Фреду последние два сухаря. Что будет завтра? Обещали дать стирку. Опять проклятая немецкая грязь. Выхода нет. Отдала в обмен кожанку Аркаши, но пока ничего еще не привозили. Выручает иногда соседка Галя, но и у нее сейчас ничего нет.

По возвращении домой встретили группу скованных друг с другом людей. Это бежавшие из гетто. Вид их ужасен: бледные, исхудавшие, обросшие. Сопровождают полицейские. Предатели! С новой болью и силой открылась незажившая рана. Вспомнила подробности расстрела, рассказанные очевидцами, бывшими на закопке и живых, и мертвых людей. Не по своей воле шли они на это дело. Ловили их на улице, вручали им лопаты и гнали под угрозой смерти. Многие за отказ закапывать людей пошли к последним, а некоторые не выдержали и сошли с ума. Превзойдены нероновские времена. Нет сил писать…

Огромная беда, обрушившись на всех, не могла приглушить боль каждого отдельного человека…

Эти выдержки из дневника вдвойне не случайны здесь: Наталия Михайловна, Наташа, с которой встретился Александр Иванович Анушкин, пережила такое же горе — гитлеровцы расстреляли тогда и ее отца.