Альманах «Подвиг» - Подвиг, 1969 № 03 [альманах]

Меллори поднес ко рту бутылку, сделал несколько глотков — вино было безвкусным. И не удивительно: бутылки наполнили из бачка с питьевой водой. Он взглянул на товарищей. Миллер, Браун, Стивенс. Андреа с ними не было, но Меллори и не искал его. Он знал, что Андреа сидит скорчившись в рулевой рубке с гранатами и револьвером в руках.

— Верно, — решительно сказал Меллори, — возможно, ты получишь своего Оскара *. Провернем-ка поубедительней. — Он резко дернулся вперед и с криком ткнул пальцем в грудь Миллеру.

Миллер заорал. Они сидели друг против друга, бешено жестикулировали и отчаянно ругались. Так все выглядело со стороны. Вот Миллер, пьяно покачиваясь, поднялся и ринулся на Меллори с кулаками. Тот не замедлил вскочить, и через секунду на палубе шла жестокая потасовка. Противники обрушивали друг на друга тяжелые удары, пока крепкий кулак американца не отбросил Меллори к рулевой рубке.

— Отлично, Андреа, — сказал упавший, не оборачиваясь в сторону притаившегося грека. — Через пять секунд. Желаю удачи. — Последние слова он договорил, поднимаясь на ноги.

В руке Меллори оказалась бутылка, которую он с яростью запустил в Миллера. Миллер увернулся и нанес командиру прямой удар в челюсть. Завопив от боли, Меллори беспомощно схватил руками воздух и плюхнулся за борт. Еще по л минуты на палубе стоял невообразимый гам и раздавались вопли. Этого времени Андреа вполне хватило, чтобы проплыть весь заливчик под водой. Меллори отчаянно бил ногами по воде, пытаясь взобраться на палубу, а схвативший багор Миллер был полон решимости размозжить ему голову. Остальные повисли на Миллере, стараясь удержать его. В конце концов им это удалось: его сбили с ног, связали и только после этого помогли Меллори вылезти на палубу. Через минуту вся компания пьяных, привычных к драке людей уже расположилась возле люка и прикладывалась к горлышку очередной откупоренной бутылки. Драка была забыта, противники помирились и сидели в обнимку.

— Очень мило получилось, очень мило, — одобрительно говорил Меллори. — Премию Оскара нужно отдать капралу Миллеру.

Дасти Миллер молчал. Неподвижно и подавленно глядел на бутылку в своей руке. Наконец он пошевелился.

— Не нравится мне все это, начальник, — пробормотал он мрачно. — Послали бы меня с Андреа. Один против трех. А они настороже. Ждут, поди, нападения. — Он с упреком взглянул на Меллори. — Черт возьми, начальник. Вы не уставали твердить, что задание чертовски важное...

— Конечно, — спокойно ответил Меллори. — Именно поэтому я и не послал вас вместе с ним. Мы бы ему только мешали. Вы не знаете Андреа, Дасти. — Впервые Меллори назвал так капрала, и Миллер был польщен этой фамильярностью, такой неожиданной. Он перестал хмуриться. — Никто из вас не знает его, а я знаю, — Меллори указал на четкий силуэт башни, вписанный в фон темного уже неба. — Всего-навсего веселый громадный парень, вечно улыбчивый и шутящий. Сейчас он уже наверху. — Меллори помолчал. — Крадется через лес, как кошка. Самая крупная и самая опасная кошка из всех, которых вы видели. Если не будут сопротивляться, Андреа их не убьет без нужды. Когда я решил послать его туда, к этим мальчишкам, у меня было чувство, будто я уже усадил их на электрический стул и включаю ток.

Слова эти произвели на Миллера большое впечатление.

— Давно вы его знаете, начальник? — это был полувопрос, полуутверждение.

— Давно. Андреа служил в регулярной армии и участвовал в албанской войне. Мне рассказывали, что итальянцы в ужас приходили от него и его вездесущих патрулей, действовавших против дивизии «Тосканские волки». Я о нем много тогда наслышался. Конечно, не от самого Андреа. Такое невозможно. Мы встретились с ним позже, когда пытались удержать Сервийский перевал. Я был младшим лейтенантом в штабе Анзакской бригады. Андреа... — он выдержал эффектную паузу, — был подполковником двенадцатой греческой моторизованной дивизии.

— Что, что? — удивленно переспросил Миллер. На лицах Стивенса и Брауна тоже было написано недоверие.

— Вы не ослышались. Подполковником. Прилично обскакал меня, — насмешливо улыбнулся он. — Совсем в ином свете предстает Андреа, не правда ли?

Они молчали. Мягкий, отзывчивый, общительный Андреа, почти простак, и вдруг такой высокий офицерский чин. Английское высокомерие было достойно посрамлено. Меллори довольно улыбался. Сообщение слишком неожиданное. Оно не так легко воспринималось... Теперь им многое стало понятно: спокойствие Андреа, уверенность в себе и в своих поступках и, наконец, вера Меллори в непогрешимость Андреа, его уважение к мнению грека, когда приходилось советоваться с ним, а случалось это довольно часто.

«Не удивительно, — подумал Миллер, — что ни разу не довелось услышать, как Меллори приказывает Андреа. А ведь Меллори никогда не колебался, если была необходимость использовать свое звание».

— После Сервии все покатилось стремительно, — продолжал Меллори. — Андреа узнал, что Триккалу, маленький городок, где жили его жена и трое дочерей, «хейнкели» сровняли с землей. Он добрался туда, но ничем не мог помочь семье. Фугаска упала в садик перед домом, не оставив от него камня на камне.

Меллори умолк, закурил сигарету и сквозь клуб дыма поглядел на неясные контуры крепости.

— Единственный человек, встретившийся ему, оказался его двоюродным братом Грегорисом. Грегорис был с нами на Крите. Он и сейчас там. От Грегориса он услышал о фашистских жестокостях во Фракии и Македонии, а именно там жили его родители. Они с Грегорисом переоделись в немецкую форму — вы можете представить, как он достал ее: реквизировал немецкий грузовик, — и помчался в Протосами. — Меллори щелчком послал окурок за борт.

Миллер не переставал удивляться: взволнованность, скорее даже налет взволнованности, которая чужда этому грубоватому новозеландцу, была заметна в его словах. Но Меллори уже неторопливо продолжал:

— Они приехали под вечер печально известной Протосамской резни. Грегорис рассказывал мне, как переодетый в немецкую форму Андреа стоял и смеялся, когда десяток солдат-монархистов связывали попарно греков и бросали их в реку. В первой паре были его отец и мачеха, уже мертвые.

— О боже! — даже Миллер утратил хладнокровие. — Это просто невероятно...

— Сотни греков умирали так. Обычно их топили живьем, — перебил его Меллори. — Пока вы не узнаете, как греки ненавидят фашистов, вы не сможете представить, что такое ненависть. Андреа распил пару бутылок вина с солдатами, узнал, что убили его родителей рано утром... с их стороны было бессмысленным сопротивление. К ночи он последовал за солдатами к поржавевшему железному сараю, где те расположились. Кроме ножа, у него не было ничего. Часовому Андреа свернул шею. Вошел в сарай, запер дверь и разбил керосиновую лампу. Грегорис не знает, что там происходило. Вышел Андреа через пару минут, вспотевший, забрызганный кровью с головы до ног. Грегорис говорил, что в оставленном сарае не слышалось ни единого стона.