Станислав Калиничев - У «Волчьего логова» [Документальная повесть]

И присел под плетнем шагах в пяти от Волынца. Затаив дыхание, Петро прислушивался к тяжелой походке Семенова друга.

Подождав несколько минут, Семен поднялся, долго всматривался в сгустки теней под горбатыми, крытыми соломой хатами, а потом быстро пошел вдоль плетня. Волынец через дворы, через сады выбрался к перекрестку, вернее, к тому месту, где дорога меж хатами круто сворачивала.

Волынец легко проскользнул вслед за парашютистами до самого выхода из села.

Отойдя с километр от села, Семен и его друг несколько успокоились и вели себя не столь осторожно. Иногда даже о чем-то разговаривали, но нельзя было разобрать слов. Кончились поля, дорога пошла по лесу.

…Уже около двух часов шли они в сторону Винницы. Осталась в стороне справа Медведка, слева Дубова. Они хорошо ориентировались, потому что ловко обходили места, где всегда дежурили полицаи или жандармский патруль. Волынец это оценил. По его предположению, уже совсем немного осталось до Коло-Михайловки. «Где-то они должны свернуть, — думал он, — ведь там ничего не стоит напороться на немцев. Там секреты стоят и в лесу и в поле сплошным заслоном».

Но Семен, как только кончился лес, повернул влево, поближе к шоссе Киев — Винница. Волынец, конечно, подвергался меньшей опасности. В случае чего останавливать будут этих двоих, а он успеет скрыться. Но он готов был сам пойти вперед, чтобы только обезопасить их.

Вот и шоссе — серой, тускло блеснувшей полосой оно подрезало край поля и растворилось дальше в ночи. До него оставалось не больше сотни метров. Конечно, Семен не мог не видеть, что впереди шоссе, но спокойно шел к нему, напрямик.

«Чего это его понесло туда? — с тревогой думал Волынец, — если уж надо пересечь шоссе, то лучше всего сделать это немного дальше, где лес подступает к самой дороге. Там удобнее осмотреться и прошмыгнуть незамеченным».

Но вот двое спустились в ложбинку — продолжение дренажой канавы — и остановились. «Ага, значит, хотят перейти на ту сторону под дорогой, по дренажной трубе… Но это риск, тут совсем недалеко главный пост, где даже у немцев документы проверяют, машины осматривают».

Вот оба присели. Сидят.

«Нашли место, где выяснять отношения!» — подумал со злостью Волынец и подполз еще ближе. Он был уже на расстоянии всего нескольких метров от них.

— Да не вздумай через село возвращаться, — тоном старшего говорил Семен. — Жди на опушке леса…

— Ну уж — без тебя я сам себе начальник.

— Дурак, тебе же на пользу говорю. Напорешься на полицая, дойдет до майора. Оба в концлагере будем.

— Коли встречусь, перо ему в ребра вставлю.

— Ну довольно. Меня коробят твои блатные шуточки. Договорились — я пришел один, а ты из села и не уходил.

Страшная догадка мелькнула в сознании Волынца. «Какой концлагерь? Откуда у парашютистов концлагерь?» Но анализировать услышанное не было времени. Семен поднялся и вышел на асфальт. А его друг, чуть поотстав, двинулся вслед по дну придорожного кювета. Волынец отполз в сторону, приподнялся и, зная, что серьезно рискует, пошел поодаль от дороги к немецким постам. Ему хорошо было видно облитого светом луны Семена, который шагал по обочине шоссе.

— Хальт!

Семен поднял обе руки и остановился. К нему направились двое автоматчиков. И когда они подошли почти вплотную, он вполголоса сказал:

— Бремен.

Волынец отчетливо услыхал это слово. Весь дальнейший разговор велся по-немецки и вполголоса. Он не разбирал слов, хотя знал немецкий, он лишь видел, как Семен опустил руки и с независимым видом прошел в сторожку, возле которой стояли два мотоцикла и еще какой-то солдат.

Петро сел в траву и взволнованно думал: «Что делать? — Кровь стучала в ушах: — Что делать? Что делать? — Впору было хоть землю грызть от досады. — Провокаторы, шпионы! Мало им колючей проволоки, патрулей, секретов, фильтрации — они хотят еще и человеческие души наизнанку вывернуть. Какую чуму они охраняют там под Стрижавкой?»

Пораженный только что виденным, Волынец на минуту забыл о втором «парашютисте». А вспомнив, пополз прочь от дороги, напрягая слух и всматриваясь в черноту ночи.

Ждать пришлось недолго. Далеко слева, сокращая путь от шоссе к лесу, шла черная тень. Волынец поднялся, вытащил нож и, зажав его в правой руке, двинулся наперерез, чтобы подойти к опушке первым.

Он успел. Переходя от дерева к дереву, вышел к нему навстречу и притаился, ощущая щекой теплую и шершавую кору сосны. Не дойдя до Волынца несколько шагов, приятель Семена остановился и стал закуривать. Закурил. Спичка осветила его плоское лицо, глубоко посаженные глаза. Вот он поравнялся с Волынцом, вот сделал шаг…

Дальнейшее Волынец не мог вспомнить. Он только слышал приглушенный крик и треск сучьев под упавшим телом. Петр был настолько взволнован, что даже не обыскал его, не взял оружия. Лишь отбежав несколько шагов, он вытер лезвие пучком травы и, содрогаясь от внутренней дрожи, пошел в Павловку.

Придя домой на рассвете, отпечатал на машинке несколько слов: «Двое, которые жили у вас, — немецкие шпионы». И положил эту записку на порог дома Братковых, придавив ее камнем.

…Но из трех крайних дворов никто никуда не ушел. А на следующее утро из Стрижавки приехала машина с немцами. Они арестовали Арсеня Митрофановича Браткова, его жену Юлию Константиновну Ровинскую, Степана Браткова, Якова Коника, Полину Войну и ее мужа Доминика. Никто арестованных больше никогда не видел.

Таня проснулась от громкого стука в окошко. Она осторожно повернулась на узкой кровати, чтобы не разбудить старшую сестру, та, не открывая глаз, жалобным тоном спросила:

— Кого это черти мучают?

И в ту же секунду в кухне послышался приглушенный голос отца:

— Слышу, слышу. Чего шуметь? Заходи в хату!

Таня подхватилась с постели и, зябко скрестив на груди руки, выглянула из комнаты. В хату вошел мальчишка-рассыльный из конторы и высоким голосом почти выкрикнул:

— Дядько, голова колгосп… радгосп… тьху, щоб вони подавылыся — земгоспу сказав, щоб Таня йшла до конторы!

Отец испуганно посмотрел на мальчишку и стал расспрашивать, зачем ее вызывают. Но рассыльный ничего толком ответить не мог. Он натянул на уши картуз, хлопнул палкой по голенищу драного, доставшегося в наследство от старших братьев сапога и вывалился за дверь.

Отец озабоченно и жалостливо посмотрел на Таню.

— Собирайся, дочко. Пойдем вместе.

В комнатке председателя сидел Карпо Тыщишин — уже старый, флегматичный человек, который лучше всего на свете знал землю и тяжелый труд. Танин отец еще в 1929 году одним из первых вступил в колхоз, все годы был членом правления, и Карпо уважал его. Он сказал Тане: