Виталий Мальков - В пекле огненной дуги

— Писатель такой был французский. Умер уже. Здорово писал, особенно научную фантастику. Мне больше всего понравились его романы о капитане Немо. Называются «Двадцать тысяч лье под водой» и «Таинственный остров». Там описывается небывалая электрическая подводная лодка «Наутилус». Немо на ней обогнул весь земной шар, а сам он был индийским принцем и на свои деньги построил эту подлодку.

— Принцем, говоришь? — Семён нахмурился. Ему стало неприятно, что Скворцов так восхищается классовым врагом. — Буржуй, значит.

— Да он хоть и был принцем, но сражался против английских колонизаторов за свободу Индии и поддерживал восстание индийских сипаев. — Скворцов заметно разволновался, его щёки запылали. — А потом Немо вообще порвал с обществом и поселился на острове посреди океана. Это был гениальный учёный и романтик, мечтавший о справедливом мире. А ты говоришь — буржуй… Я когда эти книги прочитал, какое-то время мечтал стать путешественником. Открывать новые земли, видеть разные красивые места и дикие племена… А теперь вот думаю, что стану учителем географии. Конечно, после того как фашистов победим…

— Понятно… — Семён почувствовал неловкость оттого что он не читал Жюля Верна и не знает про капитана Немо. В селе он, конечно, иной раз заходил в избу-читальню, но брал там почитать в основном труды Ленина и Сталина, а также книги Аркадия Гайдара и Валентина Катаева. — А в нашей библиотеке Жюль Верн есть?

— Не знаю, посмотри.

— Скворцов, веди наблюдение! — строго прикрикнул Ларионов, который, сидя на камне, что-то быстро писал карандашом в блокноте. — А то наряд получишь.

— Виноват, товарищ командир! — Алексей вновь приник к окулярам бинокля.

Семён решил, что обязательно найдёт и прочтёт книги о капитане со странным именем Немо. Закрыв глаза, он попытался представить этого человека, отрёкшегося от жизни в достатке и роскоши ради высших идей. Тут, конечно, нужен был несгибаемый характер…

Семён сам не заметил, как придремал. Он увидел себя шестилетним пацанёнком, помогающим деду заготавливать на зиму дрова. Дед Фёдор рубил чурбаны большим, тяжёлым колуном, хрипло «кхэкая» при каждом ударе, а он, Сенька, подбирал на земле отлетевшие поленья и складывал их в штабель у стены сарая.

На крыльцо избы вышла мать и некоторое время наблюдала за тружениками.

— Сёмушка, иди молочка попей, — ласково позвала она. — Тёпленькое ешо. Парное, как ты любишь.

— Некогда мне, — отмахнулся он с важным видом, хотя, конечно, молока ему сейчас очень хотелось. Но надо было показать матери и деду, что он уже взрослый. — Не видишь, что ли, мы работаем.

— Иди-иди, работничек. — Дед Фёдор усмехнулся и потрепал внука по русым лохмам. — Слухай мамку. От молока силы прибывают.

Уложив ещё пару поленьев, Сенька побежал в избу.

В горнице пахло парным молоком, которым была до краёв наполнена стоявшая на столе кринка. Мать налила Сеньке в деревянную кружку, и он стал пить неторопливо и чинно, как это делали отец и дед. Он хотел во всём походить на них, чтобы все считали его настоящим мужиком…

— Товарищ командир, посмотрите! — изменившимся голосом крикнул Скворцов, и этот крик разбудил Семёна.

Ларионов спрятал в командирскую сумку блокнот и карандаш и, вскочив, в несколько прыжков оказался возле Алексея. Забрав бинокль, взводный сам взглянул в него.

— Банда, — через пару секунд тихо произнёс он и уже более зычно подал команду:

— Занять оборону!

Пограничники похватали оружие и залегли на своих позициях по обе стороны тропы, натоптанной здесь ногами людей и копытами животных в течение десятилетий, а может быть, и столетий. Семён ошутил охватывающее его волнение и постарался успокоиться, но это плохо получалось. Однажды ему уже довелось применить оружие, когда он участвовал в ловле контрабандистов, которые везли из Афганистана наркотики. Но сейчас был совсем другой случай. Предстоял самый настоящий бой с вооружённой до зубов бандой, которая вряд ли сдастся без сопротивления. А значит, в этом бою могут быть раненые и убитые как с одной, так и с другой стороны, и среди этих раненых или убитых может оказаться и он, Семён Золотарёв.

От такой мысли по спине пробежали мурашки, и стало как-то неуютно.

— Огонь открывать только по моей команде! — крикнул Ларионов, лежавший метрах в пяти левее.

Вскоре Семён сумел различить движущуюся по долине большую группу всадников — примерно десятка три с лишним. Политрук всё рассчитал правильно — басмачи скакали прямо на засаду.

Банда быстро приближалась, и чем ближе она становилась, тем сильнее нарастало волнение. Указательный палец дрожал на спусковом крючке, готовый нажать на него в любую секунду, на лбу выступил пот. Все лишние мысли бесследно улетучились, и весь окружающий мир сжался до размеров нескольких сотен метров. На этом пятачке Вселенной теперь существовали только пограничники и басмачи, и вокруг больше не было ничего, кроме пугающей тёмной пустоты.

— Огонь!..

Это слово прозвучало как-то пугающе неестественно, словно принадлежало какой-то иной, параллельной реальности. Семён даже не сразу понял, что кричит лейтенант.

Бойцы тут же дружно открыли огонь из карабинов. Застрочил короткими очередями автомат Шевчука, а через несколько секунд к нему присоединился и пулемёт Мухина.

Семён прицелился в одного из бандитов и выстрелил, но промазал из-за поспешности. Перезарядив карабин отточенным движением, он вновь прицелился и, задержав дыхание, как учили, нажал на курок. На этот раз басмач запрокинулся в седле назад. Попал!..

Банда, внезапно напоровшись на засаду, закружилась на месте и стала огрызаться беспорядочной пальбой. В рядах басмачей воцарилась сумятица, послышались испуганные крики на киргизском языке. Затем бандиты, оправившись от потрясения, стали спешиваться и занимать оборону. Ответный огонь постепенно усилился.

Семён наполовину оглох от своих и чужих выстрелов. А вокруг засвистели и зацокали по камням, высекая из них крошку, пули, и от этих звуков где-то внутри вдруг родился и начал стремительно расти страх, заставляя инстинктивно всем телом прижиматься к земле. В голове зароились предательски-трусливые мыслишки:

«Если просто лежать ничком и не стрелять, то не попадут. Главное — не высовываться из-за камней и не привлекать к себе внимание…»

Но Семён прекрасно осознавал, что если он сейчас так поступит, поддастся этому животному инстинкту самосохранения, то потом никогда не простит себе своей трусости.

«Нет, я не трус! Я способен преодолеть страх, потому что от этого зависят жизни товарищей. Струсить — значит, предать их! Ведь они тоже сейчас ведут бой и преодолевают свой страх, не боясь смерти. Да и грош цена тогда всем словам о любви к Родине и о том, что советский человек способен отдать жизнь за идеалы социализма. А ведь я не раз такое говорил и сам верил в свои слова. Вот и пришёл тот важный момент, когда слова надо подкрепить делом! А значит, нельзя бояться! У меня просто нет такого права…»