Виталий Мальков - В пекле огненной дуги

Окоп уже позволял стрелять с колена, когда на подступах к Самодуровке начался сильный бой. Семён почувствовал огромное желание оказаться там, чтобы вместе со всем батальоном идти в атаку и выбивать ненавистного врага из села со смешным названием. Но как бы оно не называлось, его всё равно требовалось освободить, потому что это было своё, русское село, которое уже слишком настрадалось и сейчас беззвучно умоляло о скорейшем избавлении от невыносимых мук оккупации.

Семён быстро продолжал углубляться в мягкую курскую землю, временами бросая взоры окрест себя. Он, конечно, сильно сомневался в том, что немцы могут предпринять обходной манёвр, но, на всякий случай, старался не терять бдительности. Мало ли… А вдруг-таки фрицы решат устроить подлянку? Ведь если с этой высотки неожиданно атаковать батальон с фланга и с тыла, то можно нанести ему весомые потери.

Пока он копал, опять накатили воспоминания. Но теперь в памяти возникали картины из его службы на Памире: старая мургабская крепость, в которой находилась комендатура, мрачные, лысые горные вершины, пасущиеся на склонах яки, извилистые тропы ущелий, кибитки пастухов-киргизов, товарищи по службе… Вспомнились погибшие: политрук Нарожный, Лёха Скворцов, другие пограничники… Всё это бередило душу, ввергало её в уныние…

Природа тоже явно хандрила. Небо уже почти полностью затянули облака, которые того и гляди могли обернуться тучами. Впрочем, это даже было хорошо, потому что жара уже осточертела даже тем, кто был родом из южных республик или прожил там многие годы.

Семён воткнул лопатку в бруствер окопа и сделал несколько глотков из фляги. Пару минут посидел, отдыхая и глядя, как копают его товарищи.

— Золотарёв, не расслабляйся! — крикнул ему лейтенант. — Копай, пока есть время. Глубже выкопаешь, целее будешь.

— Да не полезут они сюда! — опять подал голос Потапов. — Им бы хоть село удержать подольше. Тут уж не до контратаки.

— Даже если они и не думают соваться, позиция должна быть оборудована по всем требованиям! — раздражённо ответил Романцов. — Что тебе, Вася, неясно?

— Да ясно мне, ясно, товарищ лейтенант. — Потапов придал голосу нотки обиды. — Мне-то что? Я копаю. Надо так надо.

— Вот и копай!..

Усмехнувшись, Семён поплевал на ладони и вновь взялся за лопатку.

— Кончица вайна, Сэня, я тэбя приглашу к сэбэ в сэло, — заговорил Ильяс. — Тэбэ у нас панравица. Будым кушать барашка…

— Ну а ты ко мне приезжай, Ильюха. Мама щи сварит или уху. Она у меня мастерица в готовке.

А пироги знаешь какие печёт? Пальчики оближешь! С рыбой или курятиной… Особенно вкусная у неё получается кулебяка.

— Эта што такое? — Ильяс перестал копать и посмотрел подозрительно.

— Кулебяка! — Семён засмеялся. — Пирог такой. У него внутри несколько видов фарша, которые разделены между собой слоями теста.

— А, панымаю. — Ильяс улыбнулся и, крякнув, ускорил работу. — У нас тожэ ест такой пырог. Чуда называэца. Тока эта дагистанский блудо… Туда ложут бараныну или гавядыну… Можна и курыцу… Ышо ложут арэхи, фасол, сыр, твораг, зелэн разную… Вкусна!.. А мы, чеченцы, дэлаем лэпёшку с сыром внутры… Тожи вкусна…

— А ещё мама хорошо готовит расстегай, — послушав, продолжил Семён.

— Каво растэгай? — опять не понял чеченец.

— Это тоже пирог, только небольшой. С мясом или рыбой. А можно и с грибами.

— Э, вы, русские, как напридумаэтэ…

Договорить они не успели. Впереди заговорили автоматы. Сначала — наш ППШ, а вслед за ним и немецкие.

— Полезли-таки, мать их! — сразу сообразил Потапов. — Вот суки!

— Взвод, к бою! — Мгновенно среагировал лейтенант. — Стрелять по моей команде!

Семён отбросил лопатку и, схватив винтовку, присел в окопе на колено, вытащил из поясной сумки гранату и положил её рядом с собой на краю бруствера. Его охватило странное состояние, в котором время будто бы замедлило своё течение, а зрение и слух резко обострились. В этом состоянии Семён вдруг отчётливо услышал, как похрустывают и шелестят стебли ржи, раздвигаемые и сминаемые чьими-то руками и телами. Этот хруст и шелест делались всё отчётливей и отчётливей, определённо приближаясь с правой стороны.

— Кажись, ползут, — произнёс чей-то знакомый голос, и с запозданием Семёну стало ясно, что голос этот принадлежал ему самому.

Краем глаза он увидел, как лейтенант привстал и с размаху что-то метнул в ту сторону, откуда чудилось движение. А через пару секунд над рожью взметнулся клуб чёрного дыма. Этот взрыв показался Семёну каким-то мистическим, поскольку сразу вслед за ним, словно из-под земли, появились зловещие, тёмные силуэты врагов. Их было много — по крайней мере, не меньше полусотни.

— Огонь! — раздался как будто с неба неестественно зычный голос лейтенанта.

Взвод тут же отреагировал на крик командира дружной пальбой. Семён тоже вскинул СВТ, быстро прицелился в одного из этих «тёмных» и выстрелил. Силуэт тут же канул обратно в рожь, но было неясно, сражён он или просто залёг, затаился. Семён повторил свои действия, и ещё один силуэт пропал из поля зрения.

Другие пограничники также усердно и успешно трудились над уменьшением числа «тёмных». И всё же те неотвратимо приближались, продолжали наступать, несмотря на то, что многие из них уже не поднимались из ржи.

Семён бросил во врагов «лимонку», а следом за ним — ещё кто-то. «Тёмные» в ответ швырнули несколько гранат с длинными деревянными ручками. Где-то рядом рвануло, потом опять и опять. Раздался чей-то истошный вопль, от которого Семёна бросило в дрожь, потому что это был вопль искалеченного и предчувствующего смерть человека.

«Тёмные» маячили уже рядом, в каких-нибудь двух десятках метров, когда их начал косить длинными очередями из пулемёта Иван Какорин, и только тогда они остановились и залегли, огрызаясь огнём.

Несколько минут шла яростная перестрелка, а потом Ильяс передал, что сейчас по команде командира все должны броситься в атаку.

Семён напрягся, ожидая этого момента и крепко сжимая в руках винтовку. От напряжения он даже явственно ощутил, как где-то внутри организма тикают секунды, отсчитывая время жизни — одна, вторая, третья…

— Взвод… в атаку! — наконец донеслось до него словно из какой-то другой реальности.

И взвод поднялся и бешено ринулся на врага, ощетинившись штыками, сверкающими в солнечных лучах. На головах пограничников были надеты сине-зелёные фуражки, обозначающие, что битва будет смертельной и беспощадной.

Всё произошло настолько быстро, что немцы даже не успели оказать организованного сопротивления. Пограничники мгновенно сблизились с противником и стали колоть штыками и бить прикладами. Это больше походило на жуткую, кровавую бойню.