Сергей Антонов - Два автомата [Рассказы]

Склонив голову набок, он перечел написанное. Ему не понравилось слово «милая» и он его вычеркнул. Не понравился и восклицательный знак после слова «Нина». Ему не двадцать лет!

«Во время войны я потерял жену и сына. Я совсем один».

Ему стало жаль себя и он зачеркнул эти строки, чтобы не вызывать у Нины такой же жалости. Ему не нужно от нее жалости.

Подумав немного, он написал:

«Мы с вами давно живем под одной крышей. Я привык к вам настолько, что мне страшно представить, как я теперь останусь без вас».

Инженер-майор долго колебался, прежде чем написать эти слова. В сущности он, занятый и днем и ночью, никогда не обращал на Нину внимания, и только теперь, когда начальник тыла уехал, связисты унесли телефон и приказы увязаны в папки, он словно впервые увидел ее и внезапно догадался, как незаметно и умело больше двух лет она облегчала его беспокойную фронтовую жизнь.

Во время войны у них были странные отношения.

Нина была хорошей чертежницей, но часто совершала мелкие провинности, раздражавшие инженер-майора.

Он вызывал ее к себе, предварительно напустив на свое добродушное, обрюзгшее лицо выражение официальной строгости.

— Как вы стоите, старший сержант? — обыкновенно начинал он.

— А как стою? — оглядывая свои большущие сапоги, спокойным, уютным голосом отвечала Нина. — По уставу стою, Александр Дмитриевич.

— Да вы в уставе, кроме обложки, ничего не читали… — продолжал инженер-майор, сердито глядя на чернильницу. Когда ему приходилось отчитывать Нину, он всегда почему-то смотрел на чернильницу. — Это вы из полотняной кальки носовые платки понаделали?

— Да, Александр Дмитриевич, — признавалась Нина.

— Не Александр Дмитриевич, а инженер-майор. А я вам что говорил? Говорил, чтобы без моего разрешения кальку не брать?

— Говорили.

— А вы взяли?

— Взяла.

Возникало молчание. Инженер-майор обдумывал, как ругаться дальше.

— Так я для вас платок сделала, Александр Дмитриевич. Вы все их растеряли, — вздыхала Нина.

— Да что у нас тут швейная мастерская?!

Инженер-майор в сердцах бросал карандаш на стол, раздражаясь от этого уютного голоса.

— Ну, извините меня, дорогая, — наконец говорил он, — но мне надоело вызывать вас каждый день… Все… Завтра же отправляйтесь в роту… Вы, верно, забыли, что на военной службе находитесь, милостивая государыня… Все… Завтра же…

Вечером она приходила снова.

— Ну, что вам надо? — хмуро встречал ее инженер-майор. — Вы в роту собирайтесь.

— Я уже собралась.

— Так что вам от меня еще нужно?

— А ничего не нужно, Александр Дмитриевич. Я вот на бумажке написала, где вещи ваши лежат. А то вы сами ничего не найдете. Кружка и помазок — в крашеном сундучке нивелирном, белье — в ящике, где винтовки, а «Мадам Бовари» под ножку чертежного стола подложена…

— Найду, найду, идите…

А ночью прибегал посыльный от начальника тыла с пакетом, надо было поднимать весь отдел, составлять срочные сведения, готовить схемы коммуникаций, и Нину снова приходилось оставлять в штабе.

«Странно, — подумал Александр Дмитриевич, — как часто мы замечаем в человеке плохое и как редко — хорошее».

Письмо он закончил так:

«И если вы и впредь согласитесь не покидать меня, согласитесь быть моей женой, я буду благодарен вам всю жизнь».

Он качнул пером, чтобы расписаться, но отдернул руку.

«Написать: „Инженер-майор Юрцев“» — не годится.

Это не приказ о выходе замуж. «Александр» — рано. Она еще не жена. «Саша» — слишком по-лейтенантски. «Александр Дмитриевич» — уж очень подчеркивает дистанцию в возрастах. Просто «Юрцев» — сухо.

Поломав голову, он решил не подписываться никак. Ему почему-то казалось, что Нина ждет от него этого письма.

Инженер-майор переписал письмо и положил на тумбочку, возле гребня, в котором застрял, свернувшись пружинкой, золотой волосок.

Как только конверт оказался на тумбочке, инженер-майор начал волноваться.

Он походил из угла в угол, посвистел.

Волнение возрастало. Он вышел на террасу.

Дождь кончился. На дорожках лежали овальные лужи, блестящие, как зеркала. В воде отражалось синее небо и серые тучки. Кошка брезгливо, на цыпочках, прошла вдоль забора, где свисали черные листья крапивы, мятые и грязные, как тряпки.

Хлопнула калитка. По аллее бежала Нина.

— Утром обещают вагоны! — крикнула она радостно. — Наконец-то!

Инженер-майор смотрел в сад через большие разноцветные окна террасы. Он посмотрел через синее стекло — в саду наступила ночь, посмотрел через красное — сад загорелся.

Он смотрел в сад, а видел, как Нина в комнате, подпрыгивая, сняла шинель, как подошла к тумбочке поправить прическу, как вынула из конверта письмо и, стоя, стала читать его.

— Александр Дмитриевич, сюда кто-нибудь приходил? — услышал он.

— А что?

— Так. Вася из автомобильного отдела не приходил?.

— Нет… Впрочем, не знаю. Меня не было в комнате минут пять.

— Александр Дмитриевич, можно мне в автомобильный отдел сбегать?.. Мне очень, очень нужно. Я скоро вернусь.

— Идите… — сказал инженер-майор и посмотрел через красное стеклышко — сад загорелся.

До сих пор он думал, что его сорок пять лет значат только то, что он сорок пять раз вместе с землей обернулся вокруг солнца. Оказывается, сорок пять лет значат гораздо большее…

Вот теперь Нина убежала к технику из автомобильного отдела, а он, инженер-майор Юрцев, остался один на этой террасе с разноцветными окнами, и, хотя кончился дождь, капли тукают вокруг по доскам, падая с дырявого навеса, и жестяные листья осины залетают на террасу, и над высокими деревьями галдят и табунятся грачи, собираясь в теплые края.

Нина вернулась грустная.

— Что с вами? — спросил ее инженер-майор, — что вы такая?

— Ничего, Александр Дмитриевич, ничего, — ответила Нина, быстро проходя в комнату, — мне сегодня очень даже весело.

— Неужели я так поглупел от старости, Ниночка, что ничего не вижу и не понимаю? Не стоит грустить, Ниночка, из-за того, что Вася не отвечает вам взаимностью. Подождите немного. Придет время, и какой-нибудь другой Вася, такой же молодой и красивый, сам придет к вам, возьмет вас за руки и скажет все, что надо сказать словами, простыми и ясными, которых не надо обдумывать и зачеркивать.

Инженер-майор хотел добавить еще что-то, но в горле у него словно застряла корка, и он поспешно отвернулся.

А Нина сидела в комнате, упершись в кулачки подбородком, смотрела на Александра Дмитриевича и думала:

«Славный дяденька. Когда-нибудь он догадается, что я не могла не узнать его почерка. Но он не будет сердиться…»