Алексей Кулаковский - К восходу солнца. Повесть и рассказы

Вечеря, застыв на месте, слегка повернул голову, но на людей не смотрел.

- Тата, - снова послышался тот же родной, до боли знакомый голос. Теперь уже Грысь не выдержал, оглянулся. Незнакомый человек шагнул к нему.

- Это я, - тихим, взволнованным голосом проговорил он.

- Алесь?- Старик не верил своим глазам. Перед ним действительно стоял сын. Вот его широкое, с глубокими складками в уголках губ лицо, слегка прищуренные глаза блестят в темноте. Отец положил ему на плечо руку с зажатой в ней трубкой, привлек к себе. Сын наклонился, правой рукой обнял отца за шею и прижался к седой, как речной туман, бороде.

- Постарели вы, татка…

Грысь вместо ответа спросил!

- Откуда идешь?

- Да вот… - неопределенно показал сын на лес за рекой. - А мать дома?

- Дома.

- Пойду проведаю маму. Вы пойдете домой?

- Нет, я на дежурстве.

Спустя несколько минут Алесь с автоматчиком направились в сторону хуторка, а Грысь снова остался один. Он подошел к кусту можжевельника, сел на сухой мох и, прикрывшись курткой, стал курить. В нескольких шагах от него тихо журчал ручей, пробиваясь из лесу к реке. Сама река текла спокойно, только в омуте, справа от лодки, как в огромном кипящем котле, бурлила и переливалась вода. Грысь вслушивался в этот однообразный суровый шум и думал про сына.

Война застала Алеся в Минске. Как вступил человек в войну? Успел мобилизоваться или нет? Был в армии или нет? А может быть, эвакуировался? Тогда чего он здесь? В гражданском, без оружия…

Вечеря поднял голову, вынул изо рта потухшую трубку, опустил ее чубуком вниз. Туман над рекой густел все больше и больше; казалось, что огромная и плотная, как снежная стена, туча спустилась с неба и легла на воду всей своей тяжестью. Речка покорно несла эту тяжесть, только омут бунтовал и злился, поднимался в берегах, словно силясь отбросить от себя, рассеять туман. Грысь вглядывался в черное беспокойное пятно на воде.

«Если бы не служил в армии, а был, скажем, где-нибудь тут, поблизости, - вертелась у него в голове мысль, - так, наверно, дал бы знать о себе. А то ведь сколько времени ни слуху ни духу…»

Старику вспомнилось, как нынче, перед самой весной* явился домой сын одного знакомого стомогильца. Пришел заросший, оборванный, на ногах стоптанные солдатские ботинки. Люди подумали, может, человек с фронта какие-нибудь вести принес, под вечер посыпали к его хате, а отец - двери на засов, окна завесил, чтобы и через окна не глядели на такого гостя. Оказалось, что пришел он домой отдохнуть, поваляться на полатях, пока другие будут воевать. Удрал из отступающей части, переждал самое страшное у теплой хозяюшки на печи, а потом подался домой.

Пока жил «гость» дома, окна в хате и день и ночь были завешены, калитка заперта на крюк и ворота наглухо завязаны веревкой. Люди обходили эту хату, как тюрьму, как самое грязное, проклятое место. Отец того выродка и сейчас еще не может смотреть людям в глаза.

Эта мысль больно ранила душу. «Неужто и Алеся те же стежки привели сюда, неужто сбился сын с пути?.. Нет, не может быть. Если так, то лучше уж в этот омут головой…»

Незадолго до рассвета Грысь оттащил лодку в кусты, прикрыл ее зелеными ветками, папоротником, а сам направился домой. Хотелось скорее увидеть сына, поговорить с ним, а если что, так и прямо спросить, Поглядеть в эти прищуренные глаза, взять за чуприну, как брал когда-то маленького, и спросить сурово, беспощадно. Он должен сказать отцу правду… А не скажет - пусть не считает себя сыном, проклятие ему вечное…

В хате на выступе печи коптила лампа. Сын, раздетый, в синей суконной гимнастерке, перетянутой широким желтым ремнем, сидел на кровати, склонившись на спинку, и, подложив руку под голову, дремал. Темно-русые, давно не стриженные волосы падали космами на левый висок. Автоматчик сидел на скамье у стола. Он тоже снял дождевик, но автомат держал при себе и не спал. Г рысь, заметив предостерегающие жесты жены, тихо прикрыл за собой дверь, бесшумно разделся, вытащил из-за пояса топор и не швырнул его, как обычно, под лавку, а, взяв за конец топорища, осторожно сунул под печь. То, что он увидел сына хотя и не в военной, но в добротной одежде, немного успокоило его, однако, глянув на жену, уловил на ее лице едва заметную тень той же самой глубокой тревоги. Он понимал, что она давно ждала его, что ей не терпелось хоть парой слов переброситься с ним о сыне, но умышленно не начинал разговора.

- Ужинали?-полушепотом спросил он и показал глазами на сына и на автоматчика. Потом вытер рушником бороду и, пригладив ладонями волосы на голове, подошел к лавке, на которой сидела жена, присел рядом и, не глядя на нее, стал задавать короткие, как бы только намекающие на суть дела вопросы:

- Куда?

Грысиха, боясь, что ее, не дослушав, прервут новым вопросом, беглым шепотом торопилась сказать, что она ничего об этом не знает, что люди изголодались в дороге и она первым делом позаботилась о том, чтобы их накормить, а куда они держат путь, так и не спросила.

Грысь продолжал:

- Откуда?

Однако и этого жена не знала.

- Я у тебя спросить хотела, - сказала наконец она.

Тогда Грысь решил поговорить с автоматчиком. Он подошел к столу, сел напротив гостя, посмотрел на него, кашлянул, но снова обратился к жене:

- Чего свет на печь поставила, вроде бы еще не зима.

Грысиха поспешно сняла лампу и перенесла ее на стол.

Старик уменьшил немного огонь, чтобы не коптил под носом, постучал в нерешительности пальцами по столу, потом начал в том же тоне, как говорил с женой:

- Значит, идете…

Трудно было понять, вопрос ли это или утверждение, поэтому автоматчик, чтобы не показаться невнимательным, ответил:

- Да, идем…

Вечеря понял, что такими расспросами от автоматчика ничего не добьешься.

- Я вижу, что идете, - с упреком сказал он. - Что ты мне про это толкуешь! Я спрашиваю, куда идете, откуда… А это легче всего - сказать: «Идем».

Человек с автоматом покраснел немного и постарался как мог угодить старику.

- Ну, как вам сказать, - оправдывался он. - Товарищ командир велел идти с ним - вот я и иду… Сейчас мы здесь, а куда завтра пойдем - не знаю. И откуда прибыл командир в наш отряд, мне тоже неизвестно… У него дороги широкие…

- Ага, вот то-то же, - вдруг оживившись и повеселев, закивал головой Г рысь. - Значит, ты с ним, именно ты с ним, а не он с тобой. Про это же я и спрашиваю. А я, видишь ли, думал, что, может, не при нас будь сказано, ты куда его ведешь.

Человек с автоматом засмеялся:

- Ну и взбрело же вам в голову! Неужто вы и вправду ничего не слышали про вашего сына?

- В том-то и дело, что нет.

- И ничего удивительного, потому что он недавно прибыл в наши места… Но, между прочим, он тут главный над всеми партизанскими отрядами.