Алексей Кулаковский - К восходу солнца. Повесть и рассказы

Девушкам сказала, когда те подошли ближе:

- Видите, вон тот клинок пшеницы, что в лес вдается? Это ведь там до сорок второго вековой дуб стоял. Стоять бы ему и сейчас, если б однажды наш грузовой самолет не зацепился за него хвостом. Жалко нам было этого дуба, да ничего не поделаешь - пришлось выкорчевать его, чтоб не мешал при посадках. Тут много лесу мы выкорчевали… Когда-то маленькая полянка была, а теперь, смотрите, какой аэродром. По два самолета сразу садились…

- Не аэродром, а поле третьей бригады, - заметила Таня.

Синявская смущенно посмотрела на нее, потом засмеялась.

- Это я по привычке, - продолжала она, - аэродром да аэродром… А до войны, я говорю, тут полянка с пятачок была. Потом из Москвы прислали к нам самолет. Покружил-покружил летчик над островом, груз сбросил, а где сесть - не нашел места. Тогда из центра пришла радиограмма, чтобы построить тут аэродром. Командиры облюбовали эту поляночку, и началась, и началась у нас работа! Сотни колхозников съехались, сошлись сотни партизан… И с лопатами, и с топорами… Две недели - и вот что вышло. - Синявская обвела руками поле. - Земля хорошая, жирная… Как пришлось укатывать ее, дорожки щебнем высыпать, так некоторые здешники вздыхали даже: больно хороша земелька, что ни посей тут - все на славу вырастет. Да уж если для фронта, на все пойдет наш человек: свой огород, коли нужно, отдаст под аэродром.

Потом сел первый самолет. Сколько радости было! И уже пока не прогнали фашиста, прилетали и садились тут наши самолеты. Привозили нам оружие, боеприпасы, взрывчатку… А теперь - ты верно, Таня, говоришь,- теперь тут поле нашей третьей бригады. Все сердца наши за то, чтобы тут уже и на веки вечные было поле…

Девушки принялись жать, хотя у самой земли, под зубчатой тенью колосьев, было еще темновато. Они срезали большие жмени увесистых стеблей и осторожно клали их на землю. Снопов пока не вязали: пускай выглянет солнышко да снимет с колосьев легкий налет росы. Подошло еще несколько женщин, послышался веселый гомон. Синявская встала в ряд с ними. Перед началом работы она закатала рукава светлой кофты, обвязала вокруг головы косынку. И хотя в колхозе уже несколько дней шла уборка, Алена была какой-то возбужденной, немного даже торжественной, как на зажинках. Куда-то в сторону отошли и нелегкие воспоминания о прошлом и все нынешние беды и неполадки. Ей приятно было слышать этот привычный, живящий душу шелест подрезанных колосьев, чувствовать, как падают на голую шею мелкие капельки росы. Радостно было оттого, что привелось жать пшеницу на том самом месте, где еще не так давно укатывали землю под аэродром.

Руки у девушек ходили проворно и слаженно, но работа, видно, не сразу захватила их. Недавние воспоминания Алены все еще стояли в памяти и крепко держали их в атмосфере мрачных лет войны. Думая про нелегкую судьбу Синявской, девушки не могли не вспомнить чего-нибудь своего…

Тане вдруг вспомнилось, как каратели окунали в ледяную воду Орессы ее родную сестру, комсомолку Феню. Окунут, вытащат и снова окунут… Хотели разузнать про комсомольское подполье. Встало перед глазами такое близкое и такое дорогое девичье лицо… Посиневшее от холода, изуродованное побоями и все равно твердое, решительное и непреклонное… Умерла Феня, ни слова не сказав фашистам про своих боевых друзей.

У Лиды не осталось никого из близких. Она не помнит, как погибли ее родители. Помнит только тот куст пахучей черемухи, под которым она открыла глаза после того, как что-то горячее и тяжелое рухнуло ей на голову. Открыла глаза и удивилась, что и в такое тяжкое время щедро цветет черемуха… Потом девочку взяли с собой незнакомые партизаны. Они говорили, что ее папа и мама скоро придут, но шли дни, а их все не было и не было…

Захватило бы раздумье Лиду, и, может быть, еще долго она бы вспоминала тот чудесный куст черемухи, гибель своих родных, не попадись ей под серп несколько на диво сильных, еще немного недоспелых стеблей. На лицо ей брызнула роса с перистых колосьев, и она вздрогнула. Вытирая лоб рукавом, глянула на небо: звезды уже исчезли, месяц поблек - вот-вот наступит день.

Алена крикнула задорным, молодым голосом:

- Девчата, и вы, женщины! С восхода солнца давайте попробуем, кто больше сожнет до полудня и снопов навяжет!

- Давайте!-подхватила Лида, словно очнувшись от тяжелых, невеселых дум.

Потом отозвались Таня и ее соседки:

- Давайте!

Когда по широкой лесной просеке скользнул первый солнечный луч и разными цветами заиграл в каплях росы, позолотил пшеничные колосья, весело глянул в глаза жнеям, Алена, выпрямляясь, взмахнула серпом да так и застыла на какой-то миг. Она повернулась лицом к востоку и даже приподнялась на цыпочки, чтобы быть хоть немного выше, чем пшеница, и лучше видеть.

- Глядите, девочки, и вы, женщины! - в радостном возбуждении сказала она. - Глядите, как славно сегодня восходит солнце! День будет ясный и погожий, ничто не помешает нам жать!

Таня, Лида и некоторые из женщин, прикрывая глаза ладонями, посмотрели на солнце, потом повернулись к Алене. С этой минуты начиналось у них жаркое соревнование. Но Синявская все еще стояла с подрезанной серпом горстью пшеницы на плече и любовалась восходом солнца. Время от времени она окидывала взглядом широкое поле. Потом Алена вдруг повернула голову к югу, улыбнулась и стала глядеть на небо, словно отыскивая что-то в зените. Девчата тоже глянули туда. Над пшеничным полем, прямо над головами жней, пролетел белый голубь и скрылся за лесом.

- Это Володькин! - восторженно произнесла Синявская. Она проводила птицу теплым, слегка задумчивым взглядом, помахала ей колосьями и повернулась к своим напарницам: - Давайте, девочки, поспешим, скоро жатка приедет.