Алексей Кулаковский - К восходу солнца. Повесть и рассказы

Пройдя немного лесом, Синявская показала девушкам на небольшое круглое углубление в земле, густо заросшее травой. Те уже знали, что это такое, но Синявская все же не смолчала:

- Тут у нас станковый пулемет стоял, дулом как раз на гать…

Прошли еще несколько шагов, и тогда Лида не то спросила, не то уточнила:

- Охранял аэродром партизанский…

Синявская поняла это как вопрос и охотно добавила:

- Там, дальше, - она показала рукой на опушку леса, - у нас еще гнезда были… Сначала аэродром охраняли, а потом на этом острове одно время бригада имени Калинина стояла. Потому и колхоз наш так называется. Тут калининцам много драться пришлось… Летом фашисты не больно лезли: болота кругом, с востока Оресса течет. А зимой, по морозу, пробовали сунуться, и не раз. Базы наши захватить хотели… Пробовать-то пробовали, да никто из них жив не вернулся.

Тропинка часто виляла из стороны в сторону, потому что прокладывалась она, известное дело, без топора и лопаты. Там полуистлевший пень обогнет, там куст, там ложбинку… В лунном свете она напоминала маленький ти-хий ручеек, который течет неторопливо, без шума и журчания.

- А чего мы пошли этой тропинкой? - спросила Таня. - Тут же недалеко есть прямая дорога.

Синявская промолчала, а Лида незаметно сжала руку подруги: не спрашивай, знаешь ведь…

Скоро тетка Алена свернула с тропинки, и девушки, переглянувшись, тихо пошли за нею следом. Скажи Алена: «Останьтесь здесь», - и они остались бы, но ведь она этого не сказала.

Лида сразу догадалась, почему Синявская пошла не дорогой, а этой тропинкой. Теперь поняла это и Таня. Она уже раскаивалась, что так некстати задала свой вопрос. Многие, многие из окрестных деревень ходят к тому заветному месту. Много тропинок со всех концов острова лучами собирается здесь.

Алена подошла к одной из могилок, огороженной штакетником. Каждая штакетина была старательно выстругана и закруглялась сверху. За оградкой, с восточной стороны, стоял высокий строгий обелиск. В обелиск была вделана небольшая рамочка, а в рамке, хоть уже и с трудом, можно было разглядеть портрет молодого паренька. Глаза его глядели весело, задорно. На груди, ремнем через плечо, - автомат. Правая рука цепко охватила ложе.

Алена медленно опустилась на колени перед этим обелиском…

Девушки остановились возле ближней к могилке сосны, притихли. Они боялись пошевелиться, шепнуть что-нибудь друг другу на ухо, чтобы не нарушить трагической тишины и торжественности этой минуты. Обе знали, что это могилка сына тетки Алены. Пусть она немного постоит тут, пусть даже поплачет… Может, полегчает у нее на сердце…

У Синявской было два сына. Старший ушел на войну вместе с отцом. И отец и сын погибли в боях на Курской дуге. Младший был разведчиком в одном из отрядов бригады имени Калинина. Зимой 1943 года погиб и он во время прорыва блокады.

…Пусть постоит тетка Алена на коленях перед памятником своему сыну, пусть даже поплачет… По краям могилки растет высокая шелковистая трава, а посередине - пятиконечная звезда из золотых бессмертников. Своими руками окапывала мать эту могилку, своими руками сажала тут цветы…

И не только об этом знают местные люди. Никто не забудет и того, что Алена сама участвовала в бою, в котором погиб ее сын. Правда, не с оружием в руках, но участвовала. Она перевязывала раненых в том бою. Падал человек или вдруг вскрикивал от боли - и Синявская под огнем, под пулями бросалась к нему. Сначала осматривала рану, чтобы сразу определить, с какой стороны к ней подойти, и лишь потом глядела в лицо, старалась узнать человека.

Так она подбежала и к своему сыну: в первый миг увидела глубокую рану в груди, потом глянула в лицо. Глянула - и упала без чувств…

Позже она вместе с другими партизанами хоронила своего сына, первую горстку влажной земли кинула в его могилку…

…Не нужно мешать тетке Алене, пусть выльет всю материнскую боль и печаль о своих сыновьях, о муже… Стоя перед могилкой, она в мыслях склоняется и перед теми, кто далеко-далеко, кого она никогда не видела.

Таня и Лида молчали. Легкие тени плывущих облаков пробегали по могилкам и исчезали где-то в глубине леса. Скоро станет совсем светло. А тетка будет переживать, если рассвет застанет ее в дороге, а не на поле, если остальные женщины придут раньше ее. Таня хотела было осторожненько позвать Алену, но Лида снова взяла ее за руку: тетка сама все знает…

И верно, Синявская вскоре поднялась с земли, вытерла уголком косынки глаза и поглядела на небо.

- Пошли, девчата, - тихо сказала она.

Ступив несколько шагов, она снова остановилась у одной могилки, склонилась над ней, вырвала какую-то травинку, разрыхлила пальцами землю вокруг стебельков пиона.

- Вот теперь уже в самом деле пойдем, - словно оправдываясь, проговорила она. - Это ведь моя подружка тут похоронена, родная мать моего приемного Володьки.

Лицо у женщины посветлело, видно было, что она уже думает только о своем Володьке, хоть ничего еще не сказала про покойницу подругу.

- Что за мальчишка растет, если б вы знали, что за мальчишка!.. Восемь годиков, а он уже у меня в доме за хозяина. Вот ухожу затемно, одного его оставляю, только есть приготовлю… А он уже сам и в хате приберет, и все что надо по дому сделает… Сейчас уже, может, встал, пошел, верно, к своим голубям.-Алена задумчиво улыбнулась и снова посмотрела на небо. - До того любит мой Володька голубей, что готов и не есть и не спать - все бы с ними возился.

…Оставила его мать совсем крошечным, заболела тут, в лагере, и умерла. Когда ей, бедной, совсем уже плохо стало и наши партизанские доктора ничем не могли помочь, так я все при ней была… Вот она и говорит: гляди, мол, Алена, жива будешь - не оставляй моего Володьку… Теперь у него никого нету, кроме тебя, а придет отец с войны - отблагодарит…

Я и взяла малого к себе… Отец его так и не вернулся с фронта, а мальчишка привык ко мне, да и я к нему всей душой и сердцем привязалась…

Когда жнеи пришли на поле, небо на востоке уже разгорелось зарей, а в лесу так высвистывали и заливались птицы, что заглушали и шум листвы под легким порывистым ветерком и бойкий стук далекого дятла. Девушки стали подыскивать местечко, где бы положить фляжки с водой и узелки с завтраком, а Синявская сняла с плеча серп и стала примеряться, откуда лучше начать выжинать проходы для жатки.

Бескрайнее пшеничное поле предстало перед ней во всей своей августовской красе. Крупные, тяжелые колосья с желтыми, чуть не наполовину оголенными зернами кланялись, будто радуясь приходу жней. Пшеница была в желтой спелости, но то ли оттого, что вокруг зеленел лес, то ли от глубокой голубизны неба она казалась еще немного зеленоватой. Синявская наклонила к себе высокий, в рост с нею, стебель и вынула из колоса, как из кукурузного початка, твердое, слегка влажное от росы зерно: «Просит пшеничка серпа, просит…»