Алексей Кулаковский - К восходу солнца. Повесть и рассказы

- Понравилась ей игрушка, - негромко сказала она.- Старую свою уже забросила куда-то.

Она села возле девочки и, когда та снова увлеклась игрой, продолжала:

- Бывало, у нас в хоре… Часто, очень часто я вспоминаю наш хор. - Голос женщины звучал глухо, с перерывами, глаза то начинали искриться веселой радостью, то потухали и прикрывались чуть-чуть влажными ресницами. - Была у нас там замужняя одна, тоже солистка. Подруга моя. Девочка у нее была. Вот как моя Людочка. Бывало, соберемся в выходной у этой моей подружки… Человек десять… И каждая принесет какую-нибудь игрушку девочке. Как сложим все вместе - целая гора игрушек. Девочка радуется, к каждой из нас на руки идет, а мать еще больше радуется. Потом муж ее берет аккордеон… Рабочий он, простой человек, а как любил музыку! Аккомпанирует нам, а мы поем, разучиваем что-нибудь новое. Девочка всегда слушает, глазом не моргнет…

- И Людочка, я думаю, любит слушать, как мама поет, - тихо заметил Ермолов. - Дети вообще любят песни.

- Я теперь не пою, - печально сказала женщина.

- А мы с Людочкой попросим, чтобы вы спели нам что-нибудь. Мы тоже очень любим песни. Правда, Людочка?

Девочка загремела игрушкой.

- У меня уже, наверно, и голоса нет, - сказала Зина. - Мне только часто во сне снится, что я пою…

Выспавшись, Володя снова пошел играть в карты, а Ермолов долго стоял в коридоре, слушал хриплое радио, разговоры и песни тех пассажиров, что не очень любили путешествовать в трезвом виде, невольно поглядывал в темное окно и видел там свой лоб, конечно, более бледный, чем в зеркале, почти совсем гладкий. Проводил рукой по лбу - и чувствовал на нем морщинки, неглубокие еще, но частые. И все лицо в окне выглядело слишком моложавым. Значит, не нужно верить тени. Становилось грустно. На минуту Ермолову показалось, что он может позавидовать Володе. Тот не грустит в дороге, да он, пожалуй, и нигде не грустит. И сейчас из купе доносились его веселые возгласы и безладный свист.

Ермолов забрался на верхнюю полку, лег и закрыл глаза. Он пробовал заснуть, но сон почему-то не приходил. В открытую дверь купе время от времени прилетал резкий, далекий от какой-либо мелодичности свист. И каждый раз при этом Зина приподнимала голову, озиралась и накрывала Людочку. Девочка спала плохо, все время ворочалась, стаскивала с себя простыню. А мать, видно, и вовсе не могла уснуть. Это бессознательно беспокоило Ермолова. Женщина уже вторую ночь не спит. Собиралась в дорогу, тоже не спала. Сам Володя говорил. Да разве только эти ночи были у нее бессонные? Представилось, что каждую ночь Зина спит вот так, как сейчас. Это беспокойство, нервные вздрагивания - вряд ли это только сегодня.

На рассвете проводница тихо постучала в дверь. Ермолов услышал стук сразу, потому что спал некрепко, как будто только дремал. С тревогой заметил, что и Зина услышала: она едва заметно пошевелила рукой, которой обнимала Людочку. Ребенок, видно, только недавно уснул. Ночью Людочка плакала. Может быть, от духоты, а может, и животик от чего-нибудь болел. Ермолов долго слышал плач, ему было больно от этого, а потом сон все же сморил его-на какое-то время все отошло в сторону. Снова проснулся, потому что пришел Володя и включил свет.

- Пятьдесят дураков им дал!-сказал он Зине, когда та приподнялась на постели. Сказал и полез на верхнюю полку.

Ермолову нужно было скоро выходить, потому проводница и подала ему сигнал. Он начал тихо и осторожно собираться, чтобы никого не разбудить. Обулся, достал чемодан. Но только взялся за ручку двери, как Зина неожиданно встала.

- Вы уже выходите?-поправляя волосы, прошептала она.

- Я разбудил вас?-забеспокоился Ермолов. - Извините, Зина. Мне и хотелось попрощаться с вами, и боялся перебить вам сон.

- А я почти и не спала, - доверчиво заговорила женщина.- Что-то Людочке нездоровится. Только еще больше устала за ночь, и бок стал болеть. Отлежала. Все на одном боку лежу.

- А моя уже станция вот тут, близко, - как будто с сожалением сказал Ермолов. - Надо сходить. Будьте здоровеньки! А жалко, что мы с вами уже, наверно, никогда не увидимся… Но вы, Зиночка, должны петь. Пойте, обязательно пойте!

- Счастливо вам вернуться в Минск, - прошептала Зина и подала Ермолову теплую руку. - Очень прошу вас, если увидите там Макара Ивановича, передайте ему привет от меня. Моя девичья фамилия Вишневская.

- Хорошо, - пообещал Ермолов, - обязательно передам. Будьте здоровы!

На темном перроне он отошел несколько в сторону, поставил чемодан и стал ждать отхода поезда. Узнал свое окно, хотя оно ничем не было приметно. Темноватое, неясное, как и все остальные. Приглядевшись, можно было заметить белые занавески, но только приглядевшись. Вот бы хорошо было, если б эти занавески хоть чуть-чуть, хоть на один миг раздвинулись!.. Но что поделаешь? Не шевельнулись они…

Вскоре послышался короткий гудок, и один за другим залязгали буфера. Проплыло окно перед глазами Ермолова, близкое, незабываемое окно, как в родной хате.

Вслед проплыла белая надпись на сине-голубом, как это утреннее небо, фоне: «Жесткий», потом номер - двенадцать. Перед глазами стояла Зина в минуту прощания: Ласковая, простая, немножко грустная. О ней хотелось думать…

«Будет она еще петь или нет?» Этот вопрос не давал Ермолову покоя и тогда, когда он вышел из маленького стандартного вокзальчика и направился в военный городок.

Около недели назад мне пришлось побывать в одном районе Полесья. Осень стоит сухая, погожая - можно пешком идти куда хочешь. А я люблю ходить и никогда не прошу в колхозе коня, если нет на то крайней необходимости.

Дорога к тому колхозу, где мне надо было побывать, шла через поле и недавно вырубленные кустарники, но я, посоветовавшись с местными жителями, не пошел этой дорогой, а свернул на хорошо проторенную тропинку, чтобы идти лесом. В поле ничего особенного теперь не увидишь: кому-кому, а мне, как агроному, уже достаточно хорошо известно, каким бывает поле в любую пору года. Лес же - совсем другое: бывает, что человек весь свой век живет в лесу и каждый день находит в нем что-то новое, необычное.

Меня больше всего привлекает лес ранней весной, когда деревья, береза например, только еще начинают распускаться, и поздней осенью, когда та же береза стоит вся в золоте. Глянешь на нее издалека, и кажется, площадь чуть ли не в гектар усеяна листьями, такими чистыми и золотистыми, что и ступить на них неудобно.

Была как раз вот такая осенняя пора, вскоре после бабьего лета. Шел я лесом, и душа пела, как будто весною. Вокруг стояла такая тишина, что было слышно, когда там-сям срывался сухой листик и с тихим шорохом, цепляясь за голые ветви, спускался вниз. Изредка то в одном, то в другом месте несмело насвистывали маленькие, чуть ли не с орех, пичужки. Их можно было увидеть, лишь внимательно приглядевшись: поспешно и суетливо бегали они по стволам деревьев то вверх, то вниз.