Алексей Кулаковский - К восходу солнца. Повесть и рассказы

- И сестра твоя была там, - еле слышно проговорил он.

Мне показалось, что под моими коленями расступилась земля и я куда-то падаю, падаю.., И Ларион падает вместе со мной. Может, там где-то моя мать и сестра? В ушах их плач, предсмертные стоны…

«Хлопцы ждут!» - первое что дошло до сознания.

Теперь я уже не могу ясно вспомнить, как встал тогда с земли, как дошел с дедом до своей группы. Помню только, что когда добрались мы до места и я подкладывал под рельс мину, то едва владел своими руками. Все тело мое дрожало, хотя страха я не чувствовал никакого. Земля казалась всюду горячей: и под руками, и под ногами. Даже рельс будто был нагрет…

И думалось мне тогда, что моя первая мина может не дождаться вражеского поезда и взорваться сразу, потому что все вокруг горячее..»

Кончив все с закладкой, мне нужно было еще и привязать шнур к взрывателю, так как взрывные механизмы теперь уже не были надежными. Немцы раскусили нашу механику и начали пускать впереди эшелона платформы с песком. Нелегко трогать взрыватель дрожащими руками…

Наконец сполз я с полотна; отползли дальше и те, кто охраняли меня. Подались в заросли, я держу шнурок в руке. Тоненьким кажется шнурок, бывают такие моменты, когда я совсем его не чувствую, будто потерял в траве. Вздрогнул от испуга и не могу дальше ползти. Проверяю губами, - вот он, на месте шнурок, между пальцами.

Когда остановились, я взял шнурок в зубы и изо всех сил старался успокоить тяжелый стук в голове. Мне казалось, что, если все время так будет стучать, я не услышу приближения поезда, не буду знать, когда нужно дернуть за шнурок. А тут еще приказ Белопухова. В этот решающий момент он, конечно, не мог полностью довериться мне и приказал взрывать только по команде, - ведь я сгоряча мог рвануть не тогда, когда нужно.

Лежу, жду. Минуты кажутся долгими и бесконечно мучительными, даже не знаю, с чем их сравнить. Незадолго до этого наш один партизан, ветеринарный фельдшер, делал мне операцию - вынимал осколок из ноги, так вот тогда я так же считал минуты.

Мне хотелось, чтобы скорей появился вражеский эшелон. И не один, а целый десяток… Чтобы весь участок дороги был завален потом обломками вагонов, кусками железа от паровозов и военной техники. Тогда, может, перестало бы гудеть и стучать у меня в голове, не так сильно болело бы сердце.

…Не выпускаю шнурок из зубов, а руки держу наготове, стараюсь вглядываться в окружающее. Ночь выдалась темная и прохладная - лето уже кончалось, - но, к счастью, совсем тихая. Если спокойно, без волнения слушать, можно услышать поезд за несколько километров-Я даже ухо приложил к земле.

Стараюсь успокоиться, заставить себя не дрожать, не колотиться, как в холодной воде, и вдруг чувствую: кто-то ласково прикоснулся к моей руке. Дотронулся, а потом легонько пожал. Я не поднял головы, не пошевелил рукой, чтоб не спугнуть это нежное прикосновение, но мне сразу стало спокойней. Я знал, что это Лена прикоснулась ко мне. Душа ее почувствовала, что мне тяжело. Может, она и про домашних моих уже знала, а может, такое же горе было и у нее самой: мама в деревне осталась да младшие брат с сестрой…

Первым уловил шум поезда Ларион, не зря весь свой век прожил он возле дороги.

- Подготовься, - шепнул мне Белопухов.

Я даже дышать перестал, прислушиваюсь, шнурок намотал на руку. И просто готов крикнуть от отчаяния: не слышу никакого поезда. Ветерок только стал лениво пошевеливаться в кустарнике, а больше нигде ничего.

Наконец с тихим шелестом ветерка стало доноситься вначале пыхтение паровоза, а затем и железное громыхание колес. Все сильней и сильней. Вот уже совсем близко эшелон - я глянул в ту сторону, где лежит Белопухов. Вот уже грохот совсем рядом. Я жду команды, а Белопухов молчит. Мне кажется, что поезд уже минул нас, отдаляется, а Белопухов молчит. Руки у меня онемели, я готов был уже рвануть шнурок без команды и в это мгновение услышал резкий приказ:

- Давай!

Я дернул шнурок изо всей силы. Вскочил на колени и еще раз дернул. Взрыва не было.

- Ах ты раззява чертова!-выругался Белопухов и вырвал у меня из рук шнурок. Потянул на себя и начал ругаться еще пуще: шнурок поплыл ему в руки, потому что где-то оборвался..

Эшелон прогрохотал, поехали на фронт танки и пушки, а я стою возле куста можжевельника на коленях и слушаю как Белопухов пробирает и безжалостно попрекает меня, и без того готов хоть сам взорваться с этой миной, что лежит себе спокойно под рельсом, а тут еще такие упреки.

- Снять мину! - вдруг отдает приказ Белопухов. - Ты, должно быть, за рельс шнурок привязал, а может быть, и все там испортил к черту!

Мне было так обидно и больно, что я не мог вымолвить ни одного слова в свое оправдание. В ушах стоял грохот вагонных колес. Он становился все глуше, а мне казалось - звучал все сильней и сильней, Я ничего не слыхал, кроме этого стука, память не могла удержать ни одной мысли, кроме того, что вражеский эшелон прошел. Даже личное горе на какой-то момент отхлынуло, отступило…

Вдруг начало чудиться мне, что это уже не тот эшелон громыхает на стыках рельсов, а приближается другой. Хотелось броситься на полотно, проверить мину и уже не отходить от нее, пока не взлетит все в воздух от страшного взрыва.

- Сейчас же снять мину! - повторяет свой приказ Белопухов.

Я не трогаюсь е места, но молчу, не возражаю. Замечаю только, что Лена подползла к Белопухову. Слышу затем, что она говорит ему как раз то, о чем я сам думаю. Не шепчет, а потихоньку говорит, чтобы все слышали:

- Не нужно снимать мину, нужно поправить, если что там испортилось, и дождаться еще одного эшелона.

- Это верно! «-поддерживает ее Ларион. - Здесь если бы десять мин было..,

Лены Белопухов, должно быть, не послушался бы, а на слова Лариона обратил внимание.

- Одной взорвать не умеем, - как бы запротестовал он, но уже все понимали, что старший группы начинает смягчаться,

- Иди проверь и доложишь! - ворчливо говорит он мне. - Смотри только, осторожней!

Проверка была совсем легкая. Вернувшись, я сообщил, что мина в полном порядке, а не взорвалась потому, что шнур каким-то образом зацепился петлей за пень.

К счастью, другого эшелона не пришлось долго ждать. Мина моя взорвалась хорошо, потом выяснилось, что тридцать шесть платформ с военной техникой были разбиты.

Когда мы были уже далеко в лесу, ко мне подошел Белопухов и виновато проговорил:

- Ты прости меня. Слышишь? Я не знал, что у тебя такое горе с домашними. Старик сказал только перед самым уходом. Если бы знал, не кричал бы на тебя так,

Я не обижался на Белопухова, да и не за что было. Если бы я сам очутился на его месте, то, наверное, кричал бы еще пуще. Когда наступила ночь, мы снова пошли подрывать, а там снова и снова. Лена иной раз ходила с нами, а иногда с Сашей Гуриновичем, который теперь уже сам был старшим подрывной группы.