Олег Меркулов - Ради тебя

Кедров поставил шмайсер на предохранитель.

— Я же говорил вам…

— Садитесь сюда, — Никольский показал на свободное место у карты.

Немец сел.

Песковой потер руки: Вот это повезло.

— Говорите, — сказал Никольский.

Немец покосился на Кедрова, и Кедров усмехнулся.

— Можно.

— Я офицер штаба армии, — негромко начал немец, — и плохо знаю обстановку на переднем крае. Я там почти не бываю, к тому же после вашего наступления, как вы понимаете, передний край изменился, и помочь вам…

— И себе, — добавил Кедров.

— …и себе, — повторил немец, — особенно не смогу.

— Посмотрим, — сказал Никольский. — Как вы оказались здесь?

— Я выполнял приказание командующего армией.

— В чем оно заключалось?

— Я доставил пакет командиру корпусной группы.

— Разве нельзя было послать офицера чином пониже?

— Пакет был очень важный.

— Чем?

— Этого я не знаю.

Батраков постучал пальцем по карте.

— Только не врать.

Немец прокашлялся.

— Я не вру. Пакет был запечатан.

— Как вы попали в лес? — спросил Никольский.

— Я вручил пакет, когда уже началось ваше наступление. Я не взял охрану, рассчитывая, что можно проскочить на танке. Мы ехали очень быстро, и водитель ошибся…

Никольский повернул карту так, чтобы немцу было удобней.

— Где меньше всего ваших войск? Мы находимся примерно здесь. Где, по вашему мнению, легче перейти фронт?

Немец потер переносицу.

— Плотность обороны примерно везде одинакова. — Он помедлил. — Ваше наступление заставило передвинуть резервы не только в район прорыва, но и на фланги. Поэтому…

Никольский поморщился и помахал между собой и немцем ладонью.

— Нам, господин полковник, не нужны академические ответы — мы не на штабном разборе. Будьте конкретны. От ваших ответов зависит ваша жизнь.

Кедров кивнул. Батраков усмехнулся, Песковой сказал: «Угу», Тарасов, затянувшись козьей ножкой, пустил длинную струю дыма, Бадяга наконец перестал моргать, и только Женька ничего не сделал — он все смотрел на немца любопытными глазами. Немец показал пальцем северней той линии, которую ногтем провел на карте Батраков.

— Самая слабая оборона — здесь. Этот участок двадцать шестой стрелковой дивизии, армейской дивизии. Она имела большие потери, ее давно должны были сменить, но пока не сменили; теперь, после вашего наступления, вряд ли скоро сменят.

— То-то, — сказал Кедров.

— Какой глубины может быть оборона там, где мы пойдем? — спросил Никольский.

— Четыре-шесть километров.

— Так много! — вырвалось у Женьки.

Все опять помолчали.

Как пройти, как пройти эти километры? — думал каждый. До опушки леса оставалось немного, точка на карте, обозначавшая их место, была почти у края зеленого пятна, за этим краем начинался самый трудный, быть может, последний для всех их переход. Они знали, что сколько ни оттягивай, а начать его придется, но все-таки не торопились начинать.

— А карта тридцать шестого года, — сказал Кедров. — Вот цифры. 1936 и 1942. Как вы достали такие карты в тридцать шестом году? Ведь это же Курская область — километров шестьсот от границы?

Немец пожал плечами.

— Разведка. Все государства ведут разведку. В вашем генштабе есть карты Берлина, например.

— И очень хорошо, — сказал Кедров.

— Мы и без них доберемся до него, — сказал Батраков.

Немец согласно кивнул.

— Да. Не дадите ли вы мне сигарету? — спросил он.

— Нате, — Никольский дал ему две сигареты.

Тарасов засмеялся. Он положил на карту зажигалку.

— Вот как запел, кенарь.

Песковой стукнул по спине Бадягу.

— Вот войдем в Германию!.. Там, брат! — Песковой мечтательно закрыл глаза.

Немец жадно курил.

Никольский презрительно смотрел на него.

— Сейчас бы еще чашечку кофе, а, господин полковник? Или сначала ванну? Чистая постель, красивая женщина, хорошее вино. Ведь было все это? — Немец промолчал. — Какого же черта надо было лезть в Россию? Чтобы потом прийти и выводу, что русские будут в Берлине? Кстати, как вы пришли к такому выводу? Поясните-ка, пять минут у нас еще есть.

Немец прикурил вторую сигарету от окурка.

— В двух словах объяснить трудно — много факторов, но основной — это то, что Россия слишком большая страна. А большую страну нельзя победить навсегда.

— Победить — значит поглотить? — спросил Никольский.

— Да. Растворить.

Батраков процедил сквозь зубы:

— Россией давились и не такие, как ваш ублюдок фюрер. Чего захотели — растворить. Растворить кого? Россию!

— И как вы ему поверили? — удивлялся Никольский, — Я хорошо помню его по хронике. Когда я первый раз увидел его, я подумал, что это женщина в форме штурмовика. Бабье лицо, бабья фигура, бабьи движения И надо же — немцы сделали его вождем! Кого — гермафродита!

— По приходу и поп, — заметил Тарасов.

Немец курил.

— М-м-м, в определенных кругах Гитлер никогда не был популярен. После Сталинграда популярность Гитлера упала еще…

— Голова кругом идет от таких разговоров! — сказал кто-то у них за спиной, и все, вздрогнув, схватились за автоматы.

— Кругом, говорю, идет голова, — повторил, выходя из-за дерева, рыжебородый голубоглазый старик. На нем были старые сапоги, подбитые резиной от автомобильного ската; заношенные до лоска ватные брюки и телогрейка, и армейская фуражка без звездочки и ремешка. Старик сделал несколько шагов, неловко ступая на вывернутую внутрь левую ногу.

Батраков, Женька и Бадяга встали, Никольский, Кедров, Песковой и Тарасов остались сидеть.

— Привет, разведчики, привет, — сказал старик. — Раньше все «здравствуйте» говорили, а перед войной стали говорить «привет»? — Он смотрел всем в лица, быстро переводя глаза с одного на другое, как будто изучал, трогал, касался лиц глазами. А собственные его глаза не вязались ни с улыбающимся, приветливым, простодушным лицом, ни с его словами. В его глазах была настороженность, даже страх. — Жду привета, как соловей лета. Отседова, что ли, пошло такое нескладное слово «привет»?

— Ты кто, дед? — спросил Песковой.

— Я-то? — Старик сделал последний шаг и остановился. — Дед-бородаед.

Женька засмеялся.

— Не бойся, дедушка. Говори.

— А я и не боюсь, чего мне бояться? Душа моя чиста. — Дед вдруг сдернул фуражку, поясно поклонился и очень торжественно сказал: — Примите, товарищи, от старика поклон. — Под ноги ему пало несколько слезинок. — Пришли все-таки. — Дед крякнул, вытер, не стесняясь, тыльной стороной руки глаза, натянул фуражку и стал пожимать каждому руку. — Ах, орелики вы соколики, — бормотал он. — Вот вы какие. Видно, чем крепче бьют, тем крепче кожа.

— Так ты кто все-таки, отец? — спросил Никольский, угощая деда сигаретой. — Представься, пожалуйста.