Михаил Зайцев - Особое задание. Записки разведчика. Прыжок в ночь

15 января 1942 года прибыли в Калугу, недавно освобожденную. Здесь я увидел страшное лицо войны: сожженные улицы, разрушенные дома и старинные соборы. Поразил вид взорванного моста через Оку. Глядя на поверженную громаду, чувствовал всю нелепую жестокость войны, весь вандализм фашистов, не щадивших никого и ничего.

Горы немецкой военной техники на городской площади и разрушения в городе - все говорило о жестоких, кровопролитных уличных боях.

Патрулируя как-то по городу, на пустыре, мы наткнулись на бывший лагерь военнопленных. Мне бросилась в глаза циничная надпись (на русском языке) на во; ротах из колючки: «Каждому свое». Палачи «мило» шутили с русскими Иванами, о чем, храня тайну кровавых трагедий, свидетельствовали ряды могил возле колючей ограды.

Страшно было подумать, что испытали те, кто лежал в могилах. Погибнуть в ненавистной неволе плена, что может быть хуже в многотрудной солдатской судьбе! «Лучше уж сразу, чем так», - думал я, осматривая безотрадную картину лагеря.

И с какой же радостью приходил я на городскую площадь, чтобы лишний раз увидеть и порадоваться перекореженной, сокрушенной технике врага.

В Калуге мы пробыли около недели: В эти дни «нерешительные» десантники учились прыгать, а мы опробовали полученный боекомплект из пятисот патронов, двух гранат РГД, двух противотанковых и трехдневного неприкосновенного запаса продовольствия. Наганы нам, минометчикам, заменили винтовками, так как минометы на грузовых парашютах должны были сбросить позднее, после нашей выброски.

Тщательно и основательно готовились мы к рейду во вражеский тыл. Настроение у всех было боевое.

В первых числах февраля бригада перебазировалась на аэродром. Отсюда намечалась наша выброска в тыл. Аэродром находился за Окой. Когда по льду перешли на тот берег, впервые увидели трупы немцев. Их было несколько. Скорченные и замерзшие, лежали они в одном нижнем белье в неглубокой низине. Поблизости, на возвышении, валялись зарядные ящики и стояли два дальнобойных орудия с высоко задранными к небу стволами. Неподалеку, метрах в ста от дороги, на месте когда-то большого села, стыло пожарище с выстроившимися в два ряда печами. Они стояли, застывшие, молча зияя черными провалами тел. Церквушка без купола, с полусожженными липами вокруг, сиротливо стояла в сторонке. Вдруг, как будто из-под земли, возле печей на свет начали появляться люди: женщины, старики и дети. С надеждой вглядывались они в наш строй, словно надеясь угадать среди нас своих близких и родных. Ватажка ребятишек, появившихся немного после, высыпала из толпы. Размахивая настоящими штыками от немецких винтовок, шесть мальчишек, в изорванных шубейках, побежали к нам. Добежав до дороги, остановились и, радостно сверкая улыбками и глазами, уставились на нас, на наше оружие и на десантную форму. На худеньких, землистых лицах сорванцов проступал нездоровый румянец, признак долгого недоедания и недостатка свежего воздуха.

С явной целью показать свою лихость один из мальчишек, с рваным шрамом на щеке, угрожающе замахнулся штыком в сторону поверженных уже врагов.

Наше отделение и еще с десяток десантников подошли к юным воителям (мы шли вольным строем).

- За что это ты так на них? - кивнул на фрицев сержант Юрий. Спросил, скорей всего, лишь для того, чтоб как-то начать разговор.

- А они что? Фашисты проклятые! Хаты пожгли и папок наших поубивали, а у него вон и мамку убили,- с немальчишеской злостью показали они штыками в сторону самого младшего, самого захудалого из них. Тот заплакал. Слезы крупными градинками закапали из его глаз, оставляя дорожки на грязных от копоти щеках.

Война, не щадившая взрослых, калечила и детские души. Боль защемила сердце. В нас поднимался и нарастал гнев, утверждая веру в святость нашего дела и долга.

- Не плачь, рассчитаемся мы с фашистами за все! - глухо сказал «Садко». Он достал из кармана куртки мешочек, вроде кисета, развязал его и, вынув кусок сахара,, протянул мальчишке со словами: «Погрызи, помогает!»

Спохватившись, все полезли в карманы, вещмешки и начали награждать изумленных мальчишек сахаром, сухарями, банками сгущенного молока.

Мы пошли дальше, навстречу грядущим боям, провожаемые восторженными криками и взмахами ребячьих рук. Проходя мимо деревни, молча смотрели на закопченные трубы и печи. Виктор неожиданно заговорил стихами:

- Откуда это у тебя? - спросил Виктора сержант Юра.

- Собственные.

- Давно сочинил?

- Только что.

- Да ты прямо поэт! - удивился сержант.

- Несостоявшийся, - сказал Витя и умолк надолго.

Солнце село, а мы все шли и шли. Поднялась поземка,

засвистел ветер в придорожных кустах. Дорога то поднималась на пригорке, то ныряла в низины с наметенными сугробами, а мы все еще продолжали идти. Мимо, урча на подъемах, катились на аэродром бензовозы, груженые автомашины.

Ночью нашу колонну, растянувшуюся по всей дороге, обстрелял немецкий самолет-разведчик. Светящиеся очереди, казалось, летели прямо на нас. Позже смешно было вспоминать об этом.

Под утро добрались до аэродрома. Он размещался на околице деревни. Аэродром был временный, никаких капитальных строений не было. Жить нас разместили по домам в деревне. Пожилая хозяйка дома, к которой определили наше отделение на постой, начала строго внушать, как вести себя у нее в доме. В конце своей пространной речи попросила: «Ради бога, с оружием не балуй…» Сказать она не успела - бабахнул выстрел. У растяпы Трошина (а он всегда им был) выстрелила, как он клялся, незаряженная винтовка. Бледная хозяйка лишилась дара речи. Мы набросились на несчастного и выдворили его в соседний дом. Кое-как удалось уладить конфликт.

В этот же день на аэродром доставили наше имущество: парашюты, грузовые мешки с боеприпасами. Все это мы штабелями сложили на краю летного поля. Перед нами с этого же аэродрома была заброшена в немецкий тыл восьмая бригада. Ее остатки продолжали выброску и при нас. Самолеты, транспортировавшие их к месту высадки, на нашу беду притащили «хвост». По утрам к нам стало наведываться по тройке легких бомбардировщиков и устраивать побудку. Они обстреливали деревню, аэродром и сбрасывали мины замедленного действия. Большая часть местных жителей и наша строгая хозяйка, напуганные этими визитами, покинули деревню. Уходя, «мамаша», как звал ее Иван, наказывала присмотреть за домом, за погребом, быть осторожнее с огнем. Потом жалостливо так на нас посмотрела и сказала: