Михаил Зайцев - Особое задание. Записки разведчика. Прыжок в ночь

- Строга я с вами была, простите меня, грешницу! Сердце кровью обливается, как теперь подумаю о вас. Ну, да воля на все господня, все под ним ходим, - вздохнула она, вытирая слезы кончиком головного платка.- Я вам кадочку огурцов и капусты в погребе припасла. Ешьте на здоровье! - И, благословив нас крестным знамением, ушла.

В последующие дни погода испортилась. Шел снег, пуржило. Мы съели весь НЗ, а погода не улучшилась. Из-за опасности массированного налета немецкой авиации аэродром перебазировали.

И только в ночь с 22-го на 23-е февраля 1942 года мы получили приказ на боевой вылет. Ночь выдалась морозная, с обжигающим ветром. Звезды ярко и холодно мерцали на темном небе. Мы молча, в полном боевом снаряжении, шли на аэродром. С ревом поднимались и делали посадку самолеты. Выброска нашей бригады во вражеский тыл началась…

Лихорадочное возбуждение, всегда возникающее при изменении обстановки, владело нами. Независимо от то-го, что ждало каждого впереди, все испытывали прилив энергии, излишне охотно отзывались смехом на шутки, на беззлобную ругань, толкались, преданно глядели на своих отцов-взводных, с одинаковым угадыванием нового и неизвестного поворота в судьбе. В эти минуты я вдруг остро почувствовал эту всеобщую объединенность десятков и сотен людей в ожидании еще не изведанного боя и не без волнения подумал, что теперь, с этих минут, я сам связан с ними надолго и прочно.

- А ястребков чего-то не видно, - оглядывая поле аэродрома, присвистнул Кокорев.

- От передовой будут сопровождать, это уже точно!- заверил его Клименко, забыв о прежних своих неприязнях. - Он тоже был запевалой.

Перебрасываясь словами и помогая друг другу, мы надели парашюты, «привантовали» боеснаряжение. Вещмешки на длинных лямках привязали под щиколотки, больше для них не было места.

Свой вещмешок я привязал на совесть, помня о случае с валенками. То же могло случиться и с вещмешком. Стоять в полном облачении было тяжело, поэтому расположились полулежа на снегу, вокруг бензинового примуса для разогрева моторов.

Жаркое, похожее на лепестки ярко-красного мака, пламя под порывами ветра колебалось из стороны в сторону, словно в поклоне прощалось с каждым из нас.

- пропел и тут не унывающий Иван, подражая популярной в те годы певице Изабелле Юрьевой, и посмотрел на нас изучающим взглядом.

- Знаете что, давайте дадим друг другу клятву,- неожиданно предложил Саша Агафонов.

- Какую еще такую клятву? - повернул к нему голову Иван.

- Сами знаете, куда полетим. Всякое может случиться, а поэтому,- не без торжественности продолжал Саша, хотя, может быть, и далек был от мысли, что ему придется раньше времени лечь в землю, - я предлагаю дать клятву молчания. Если с кем-нибудь из нас случится самое худшее, то те, кто вернется, должны молчать и не говорить родным о случившемся. Пусть считают без вести пропавшим. Какая-никакая, а надежда останется.

Нам стало не по себе от его железной логики. Слов нет, он был прав, хотя и веяло от его правды могильным холодком. Я сам думал точно так же, как и Саша. Поэтому первым протянул ему свою руку. На наши легли руки Виктора и Ивана.

- Кто хочет посошок на дорожку и перекусить, подходите! - приглашали нас бригадные интенданты к импровизированным буфетам, организованным прямо на аэродроме. Желающие находились, но мало. В основном «старички» лет под тридцать.

Не прошло и часа, как взвод получил «добро» на посадку. Неуклюже шагая, мы пошли к самолету. По лесенке поднялись внутрь и примостились на лавочках. Помощник пилота втянул лесенку и закрыл дверцу люка. Она захлопнулась с мягким стуком, оставив за собой весомый, но еще не самый тяжелый груз юношеских забот и надежд. Ушла, оборвалась наша юность, словно недопетая песня.

Самолет, вздрогнув, заработал моторами и зарулил к взлетной полосе. И вот мы в воздухе. Сделали круг над аэродромом и взяли курс на запад, на фронт.

Луки, рогатки, самоделки, самопалы - все осталось позади. Всему этому я отдал дань на дальних подступах к войне, и вот теперь наступила очередь отдать дань ей самой.

Кому из солдат не знакомы напряженно-волнующие минуты перед первым боем. Всем, конечно. У каждого невольно возникал вопрос: а как он поведет себя в бою? Словно со стороны, оглядывал я свое прожитое, давал оценку делам и поступкам, отрешался от всего ненужного и мелочного. Подводил итог и ставил черту под всем, что успел и чего не успел сделать. За этой чертой должна была начаться моя новая, полная опасностей жизнь воина-красноармейца. И она, эта жизнь, уже началась здесь, в самолете, который на своих могучих крыльях нес меня в глубокий тыл врага.

Внизу, укрывшись темным пологом, расстилалась непроглядная белая равнина с темными пятнами лесов. Огненным ручьем ее прорезала линия фронта. Он встретил нас лучами прожекторов, пунктирами очередей зенитных пулеметов и разрывами снарядов. В иллюминаторы увидел, как лучи прожекторов скрестились на «Дугласе», летевшем справа. Всполохи разрывов заплясали вокруг него. Самолет тряхнуло, а потом он вспыхнул ярким пламенем, вошел в пике и ринулся вниз.

Я сидел потрясенный, крепко зажав в руке кольцо.

Трагическая судьба десантников, без романтической шелухи, заставила почувствовать всю глубину беспощадной и невероятно суровой битвы с фашизмом, развернувшейся на нашей земле и во всем мире.

Фронт остался позади.

- Товарищ лейтенант, куда мы летим? - спросил Кокорев.

- В Смоленскую область, громить тылы фашистов,- коротко ответил комвзвода.

Его ответ удовлетворил и Кокорева и нас. О более конкретных задачах нашего десанта вряд ли знал и сам Топорков. Наверное, и не было смысла, по соображениям сохранения военной тайны, доводить до нашего сведения замыслы командования и конечную цель намеченной операции, поскольку мы были не диверсионной группой, где заранее каждому все определено.

На исходе был второй час полета, когда летчики попросили приготовиться к прыжку. Лейтенант зажег фонарик и посмотрел на ручные часы. Они показывали полночь. К нашему удивлению, трусоватый Генка Трошин решительно заявил, что будет прыгать первым. Никто не возражал. Через несколько минут мы начали выпрыгивать, а вернее, вываливаться в темноту ночи. Мысли были только о встрече с землей, поэтому о прыжке не думалось.

Кольцо выдернул спокойно. Как и в первый раз, сильно встряхнуло. Парашют раскрылся. Я осмотрел купол и стропы. Они были перекрещены. На всякий случай решил раскрыть запасной. Выдернул кольцо, взял в руки сложенный аккуратно купол и бросил его в сторону, вниз. Несколько секунд спустя, наполняясь воздухом, купол, мягко коснувшись лица, поднялся над головой. Теперь я уже был спокоен. Внизу ничего не было видно, лишь в отдалении что-то горело. Я медленно опускался, покачиваясь на стропах, навстречу неизвестности, таящей для меня, может быть, роковую встречу.