Михаил Зайцев - Особое задание. Записки разведчика. Прыжок в ночь

- Ты ему еще под дыхало врежь, - съехидничал я. Виктор не ответил, молча забрался под танк. Прижавшись спинами друг к другу и стараясь не замечать холода, мы дремали. Дремали вместе, а спали по очереди. Чтобы не дать себя захватить врасплох и не прозевать врага (станция Вертехово служила хорошей памяткой).

Наступила моя очередь спать. Или спина Виктора была теплее, чем всегда, или я устал, трудно сказать, но мне удалось заснуть. Редкий по красоте и приятности сон увидел я: «Жатва… Утреннее ласковое солнце поднимается все выше и выше, пахнет скошенной рожью, звенят косы. Около телег, помахивая хвостами, мерно жуют лошади, дымят костры-дымари, отпугивая слепней. Мелькают проворные женские руки, связывающие снопы, важно вышагивают косари, взмахивая косами с деревянными грабельками. Нам, мальчишкам, как мы считали, поручалось самое ответственное дело - поддерживать огонь дымарей. Что бы делали взрослые, не будь нас? Все бы лошади разбежались, рассуждали мы меж собой, собравшись где-нибудь на широкой меже. Эти межи, извечная причина раздоров и междоусобиц наших отцов и дедов, для нас были излюбленным местом встреч. Сколько здесь росло трав и цветов, а как они пахли!..

- Дзынь, дзынь… - звякнуло у самого уха, словно нашла коса на камень. Спросонья больно ударился головой о днище танка. Не проснувшись еще окончательно, инстинктивно понял, что рикошетят пули от брони танка. Я вцепился в пулемет, решив, что фашисты пошли в атаку.

- Миша, опомнись! Что с тобой? - как будто издалека, до меня донесся голос Виктора.

Придя в себя и чувствуя, как весь заледенел, сказал:

- Ноги что-то закоченели, давай пробежимся, пока у фрицев перерыв!

Выбравшись наружу, рысцой сделали несколько кругов по проторенной тропке и снова залегли.

- В баньке бы сейчас погреться и поплескаться, хотя бы в той самой, раменской,- помечтал Виктор.

Так уж видно устроен человек - пока жив, он думает о самых житейских вещах.

- Миша, ты представляешь, какая жизнь будет после войны? - не унимался мой друг.

- Что раньше времени загадывать?

- Войн больше не будет, - продолжал Виктор, - запретят их всемирным законом. Не будет войн, исчезнет зло и вражда между людьми!

- Оставь свою философию в покое, скажи лучше, что после войны-то собираешься делать, если повезет уцелеть?

- Институт буду кончать, а потом возьмусь за учительство, - ответил Витя, не заметив моей резкости.

- Это еще куда ни шло, а то полез в дебри! Ты вот расскажи мне по-дружески, что за девушка, с тобой на именинах танцевала?

- Это в кофточке-то?

- Она самая.

- Студентка с физмата. Нравилась она мне, но другой оказался достойней.

- О себе она, наверное, много понимала! Пожалеет еще, да поздно будет! - обиделся я за друга.

- Ты все обо мне, а что сам будешь делать после войны?- перевернул Виктор разговор. Так спросил, словно война уже подходила к концу и не было сомнений в том, что мы живыми вернемся домой.

- Эй вы, медведюшки! Не замерзли еще? - раздался голос связного. Высунув голову из-под гусеницы, я спросил недовольно:

- Чего шумишь?

- Тебя младший лейтенант Цветков вызывает на КП.

- Зачем это я ему понадобился? И ночью покоя нет.- Ругаясь, начал я выбираться ногами вперед в траншею.

- Товарищ Смирнов, останешься за старшего, будь весь внимание! - по уставу передал я ему свои полномочия и, встав на ноги, побежал на КП. Здесь я увидел наших друзей Сашу, Ваню, сержанта Юру и еще троих.

Цветков приказал утром взять автоматы, лыжи и выйти к участку леса, со стороны нашего левого фланга. Произвести разведку боем и выяснить наличие сил противника и огневых средств в этом квадрате леса. Старшим был назначен «Садко».

Утром, проверив и вычистив автомат, набил карманы пачками патронов (кроме трех дисков на автомат) и пошел на задание.

Я шел в эту разведку с тяжелым чувством. Александр был какой-то пасмурный, даже Иван не шутил, как бывало. Незаметно подъехали на лыжах к лесу и, окружив его подковой, открыли огонь. Стреляли минут десять. На наш огонь никто не отвечал. Прекратив обстрел, решили возвращаться.

- Юра, берегись! - вдруг крикнул Александр, загораживая его собой. Сам вскинул автомат в сторону высокой ели (метрах в тридцати пяти), но выстрел раздался раньше его очереди. Саша покачнулся и стал падать на спину, что-то шепча побелевшими губами. Из левого надбровья к виску ползла, пересекая лоб, темно-красная полоса. Юрий подхватил его на руки, а мы из нескольких автоматов ударили по ели. Сбитые ветки и снег посыпались вниз. Вместе с ними мешком свалился фашист-кукушка, видимо, наблюдатель. Рядом в снег упала снайперская винтовка с оптическим прицелом. По выражению лица и взгляду, каким нас встретил сержант, я понял, что Саша убит. Тяжело терять боевых товарищей, вдвойне тяжелее - друга детства.

Много смертей я уже видел, но смерть Саши потрясла. Засыпанный снегом лес был скромно тих. Ничто не нарушало его безмолвия. Только наше дыхание раздавалось в скованной морозом тишине. Все вокруг было по-прежнему- и солнце светило… Только друг, который несколько минут назад шел вместе с нами, разговаривал и вдыхал морозный воздух, теперь лежал ко всему безучастный и пугающе неподвижный.

- Эх, друг, друг! Что же ты так оплошал, - терзался я злой тоской.

Вспомнился бой у деревни Медведки. Нас было человек тридцать. Мы должны были выбить немцев с опушки леса, где они засели, зарывшись в снегу. Чудной какой-то был бой. Мы наступали со стороны леса. Шла ленивая перестрелка. Пули звонко щелкали в мерзлые стволы деревьев. На какое-то время наступила лесная тишина. Только сорвавшаяся с дерева пухлая шапка снега или робкий стук дятла нарушали ее. И снова начиналась перестрелка. Убитых у нас не было, но были раненые. Среди них ивановец Сухоруков - хороший приятель Саши. Они были с одной улицы. Александр и еще двое десантников положили его на плащ-палатку и потащили на тропинку, протоптанную ранее нами. Снегу было по пояс. Барахтаясь в снегу, все втихую ругали Сухорукова за то, что угораздило его сунуться под пули. Сухоруков молча терпел их ругань, пока не очутился на тропинке. Здесь, ухватившись за березку, он, к удивлению, встал на ноги и рассмеялся. Александр и его товарищи от такого кощунства онемели, а потом сами рассмеялись, обрадовались за него, поняв, что рана несмертельная. Интересная была картина: стоят трое во всем белом, обвешанные оружием, и, взявшись за руки, хохочут. И нет им дела до того, что вокруг трещат выстрелы и чиркают по снегу пули. И только после того, как автоматная очередь ударила поверх голов и снег посыпался на них с елей, они уселись на тропинку, разостлали поудобнее плащ-палатку и, усадив на нее Сухорукова, перевязали ему рану. У него была прострелена мякоть бедра.