Михаил Зайцев - Прыжок в ночь

- Успокойся, не плачь! В лес нужно уходить, пока немцы не появились, - говорил я ей, пытаясь распутать узел веревки на ее руках.

Перед тем как скрыться в лесных зарослях, я оглянулся. На крышу сарая, в котором я прятался, с карканьем садились вороны, слетались на падаль,

Плача и всхлипывая, Лида рассказала мне о горе, постигшем ее. Как я понял, кто-то донес на них с матерью, что они помогают партизанам. Пришли полицаи, те самые, которых я застрелил, убили мать, подожгли избу, а ее повели в комендатуру.

- Если бы не ты, я не знаю, что бы со мной было, - закончила Лида и заплакала сильнее прежнего.

Солнце начало садиться за верхушки высоких сосен и елей.

- Солдатик, проводи меня до деревни Петушки, тетка у меня там живет, - попросила Лида, утирая слезы.

В этой деревне мне приходилось бывать. Километров восемь до нее было.

Солнце уже закатилось, когда мы дошли. Всю дорогу девушка молчала. Нелегко ей, бедной, было. Выглядела она постаревшей сразу на несколько лет.

Я довел девушку до огорода ее тетки (возле самого леса он был).

- Прощай, солдатик, спасибо тебе за все, - сказала она дрогнувшим голосом и, поклонившись мне, медленно пошла к дому. Потом повернулась снова и окрепшим голосом сказала: «Попомнят меня полицаи и фашисты!..»

Сумерки опустились на лес, на притихшие поля, заросшие конским щавелем и сурепкой. Проклятая война наложила на все зловещую печать запустения. Глухо и отдаленно на востоке рокотали орудия. Я шел не торопясь, никто не ждал меня.

Ночь застала одинокого недалеко от деревни Зиновьево, километрах еще в двух от «дома». Безмолвие ночи нарушалось редкими выстрелами - то отдаленными, то совсем близкими. И когда становилось тихо, яснее и ощутимее чувствовалась опасность и тревога: все кругом словно выжидало чего-то.

- Подь-полоть, подь-полоть, - кричали перепела. Милое детство глянуло на меня из далекого прошлого. Вспомнил, как я деревенским мальчишкой вместе со своими сверстниками пас в ночном лошадей. Нас вот так же окружала ночь с приглушенными шорохами и криками перепелов. Испуганными воробьишками мы жались друг к другу, поближе к деду Акиму, старшему над нами. Зарницы озаряли небо.

- Хлебозор поля «зрит», зерно наливает, - говорил дед.

- Дедушка Аким, а перепела о чем кричат? - спрашивали мы.

- Время пшеницу вам от кукля пропалывать пришло, вот они и кричат: «Полоть пора, полоть пора»,- отвечал нам хитрый дед. Мы наивно верили ему.

- Подь-полоть, подь-полоть, - у самых ног закричал перепел.

Я ускорил шаги. Шел, настороженный, по заросшему травою проселку, держа винтовку в боевой готовности.

Слух уловил скорбный плач. Слушая, остановился. Плач доносился из деревни. Плакала женщина. Так плачут только матери при большом горе.

Во время облавы гитлеровцами был схвачен здесь боец из армии Белова. В отместку фашисты забрали всех попавшихся им в деревне мужчин (в основном молодежь) и устроили над ними кровавую расправу. Удалось бежать только одному 17-летнему парню. От него позднее я и услышал о трагедии. Но сейчас-то я не знал о ней.

Деревня осталась позади, но долго еще слышался мне безысходно-печальный плач убитой горем матери. Чувство сыновней жалости захлестнуло меня. Его сменило чувство мести. Вряд ли думал я о себе, когда свернул с проселка и пошел к памятному мне большаку. Крадучись, подошел к. хутору. Здесь ничего не изменилось. Пробрался к погребку, залег возле стенки сруба и стал ждать. Прошло не меньше часа, когда впереди, на дороге, блеснул свет. Ближе, еще ближе. За ним блеснул второй. Тарахтя мотором, по большаку проехал мотоцикл. За ним, метрах в ста, тяжело урча и мигая фарами на ухабах, ехала большая крытая машина, выделяясь в темноте бесформенным пятном.

Прижав приклад к плечу, стал целиться в неясные очертания кабины. Когда машина поравнялась со мной, нажал на спуск. Сверкнуло, пламя выстрела. Машина круто вильнула в сторону и свалилась в кювет. Теперь мне надо было уходить. Я поднялся и, не оглядываясь, пошел прочь от дороги, в спасительную чащу леса. Сзади неслись пронзительные крики и беспорядочная стрельба.

Забрезжило, когда пришел в свое убежище. Забрался в шалаш, прижал к плечу винтовку, а сон не брал. Вороненая сталь обжигала холодком, когда я прикасался к ее стволу щекой,

Первая удача вселяла веру в свои силы. И все же в ту ночь я никак не мог уснуть. Ворочался с боку на бок на жестком ложе. Только начну засыпать - слышу, плачет кто-то, плачет так горестно и жалобно, что сердце разрывалось на части. Проснусь весь в холодном поту, прислушаюсь - тихо. Только начну засыпать - опять, слышу, плачет кто-то… Встал с головной болью, но с твердым решением: действовать, бить врага, сообразуясь с обстоятельствами и возможностями.

Лесной образ жизни и постоянная опасность обострили все чувства восприятия: слух, зрение и даже инстинкт.

Подобно диким обитателям леса, я научился бесшумно и быстро ходить, незаметно исчезать при появлении опасности. Не хочу приписать себе в заслугу (не только я в одиночку сражался), но через несколько дней после того, как я возобновил военные действия, стал замечать на большаках щиты с аккуратной надписью по-немецки: «Ахтунг! Партизанен!»

Действовал я обычно рано утром или перед закатом солнца. Где-нибудь в заросшем овражке или сарае-развалюхе, поблизости от большака, имея за спиной в качестве прикрытия лес, устраивал засаду и начинал поджидать врага.

Ждал порой долго, перенося терпеливо укусы комаров. И как только на большаке появлялась подходящая цель: связной мотоциклист, одинокая повозка, пара или тройка велосипедистов,- брал противника на мушку. Сделав выстрел, исчезал бесследно в лесу.

Трудно приходилось мне, но солдатского долга я не забывал.

Не помню, на какой день, после очередной вылазки сидел «дома». Грелся у костра и варил картошку. Было холодно. Шел дождь, и даже снежинки кружились в воздухе.

Раздумался о тех, кто в такую непогодь скитается по лесу. Только подумал об этом - сзади скрипнула дверь. Схватив винтовку, обернулся. В дверях стоял лет сорока пяти красноармеец в шинели. В руках - опущенная стволом вниз винтовка.

Заходи! - пригласил я.

Перешагнув порог, он уселся у костра. Зябко поеживаясь, протянул руки к огню.

- Иду мимо, смотрю - дымок из-под крыши, дай, думаю, зайду, - заговорил он.

- Откуда идешь? - спросил я.

- Из-под Дорогобужа. Из корпуса Белова я. Они ушли на прорыв, а я отстал. Пробираюсь теперь к фронту. А с тобой что приключилось?

Я рассказал.

- Как тебя зовут?

- Иваном.

Я был доволен встречей. Жизненный опыт старшего для меня девятнадцатилетнего парня немало значил.

- Хочешь картошки? - предложил я гостю, снимая котелок с кирпичей.