Тайсто Хуусконен - Стальной шквал

Ниеминен прошептал:

— Это я виноват. Я пойду признаюсь.

— Валяй-валяй, иди! По крайней мере, кончатся наши муки крестные, — проговорил Саломэки, который все еще не мог отдышаться. Саломэки всегда страшился тюрьмы, но теперь она казалась ему избавлением. И он процедил, скрипя зубами: — Начальству, видно, только того и надо. Замучить человека так, чтоб он сам готов был хоть в пекло лезть, лишь бы только от них подальше.

Саломэки задрал ноги кверху и пошевелил ступнями, отчего слезы покатились у него из глаз. Ноги, конечно, стерлись до крови в этих чужих, да еще непарных, ботинках. Когда он шел в них, ему казалось, будто он все время идет по кругу. С болью и с досадой он продолжал:

— У нас и не было человеческих прав, но здесь мы хуже собак. О, святая Сюльви, угораздило же меня явиться на призыв! Лучше бы я удрал в лесную гвардию.

Хейно так и загорелся:

— Убежим! Я знаю даже место, где есть эти лесные… Из нашей деревни многие подались в лес еще в начале войны. Так и живут там по сей день.

— Тише, вы, — зашикал Хейккиля. — Могут услышать, и будет нам с вами лесная гвардия…

Из-за поворота показалась наконец санитарная машина. Посветили карманными фонариками. Потом кто-то сказал:

— Ему госпиталь уже не нужен.

Ниеминен вскочил с места, но три пары мужских рук усадили его обратно.

— Ты никуда не пойдешь! — повысил голос Хейно. — Его все равно не воскресишь, только нас предашь.

— Но ведь я виноват!

— Понюхай дерьмо!.. Парень все равно бы загнулся, не сейчас, так в другой раз. Всяких полудохлых еще берут в армию, черт побери!

В темноте раздалась команда:

— Внимание! Рота повзводно в колонну стройся! Живо-живо!

Все построились и ждали следующей команды — «шагом марш», но вместо этого услышали нечто совершенно удивительное:

— Если кто-нибудь чувствует себя настолько плохо, что не в состоянии дойти до казармы, пусть немедленно заявит об этом.

Вторичного приглашения не потребовалось. У санитарной машины стала собираться толпа. Саломэки тоже хотел было туда пойти, но Хейно успел удержать его:

— Нет, ты не уйдешь! Неужели ты, пентюх, не понимаешь, что Яску надо стеречь. А то он пойдет да признается.

Обратный путь в казармы начался опять-таки странным приказом:

Кто почувствует усталость, пусть заявит об этом! Вперед, шаго-ом марш!

— Ха-ха!.. — зло рассмеялся Хейно. — Сразу по-иному зазвонил колокол. Вовремя же этот парень отдал концы.

Я думаю, внеурочная муштра на этом кончится.

— Ай, святая Сюльви, он еще воображает!

Саломэки раздражало такое легковерие. Чтобы в финской, армии чему-то научились! Но все-таки поведение начальства действительно было странным. Преподаватели шли молча, хотя в строю шептались и каждый «брел себе как попало. Те, у кого были стерты ноги, вообще тащились в хвосте. Но даже и это вызывало только заботу: «Как, ребята, дойдете до казармы?»

Произошло в самом деле нечто непонятное. Безвременная кончина несчастного Нисула явила проблеск надежды остальным измученным до смерти парням. И хотя у него здесь не было близких друзей и почти никто ничего не знал о нем, отныне все они будут вечно помнить его как спасителя. И Саломэки сказал совершенно серьезно:

— Они могли бы наградить его боевым крестом.

Он помолчал немного, осторожно переступая больными ногами, и потом добавил, как бы подкрепляя высказанную мысль: — Я думаю, что он заслужил его больше, чем кто другой..

В казармы пришли только под утро. Охромевшие тормозили движение колонны. Некоторые делали это даже нарочно. Казарма была, именно: тем местом, куда они меньше всего стремились. Опять будни службы, опять осточертевшая муштра. Во втором взводе второй роты будни службы начались сразу же. Младший сержант Пуллинен построил их, едва державшихся на ногах от усталости, между рядами коек, а сам расхаживал взад и вперед по проходу и долдонил:

— Вы воображаете, что теперь начнутся вольные денечки. Ошибаетесь, голубчики. Вы думали, в темноте можно делать что угодно — все равно никто не видит» Опять ошибка. Вы не маршировали, а тащились, как сонные мухи. И кроме того, вы разговаривали в строю… Егерь Хейно! О чем вы говорили?

Пуллинен, подойдя к Хейно, вдруг круто повернулся и стал перед ним как вкопанный. Он слышал кое-что из их разговора, и в нем окрепло подозрение. Пуллинен был почти уверен, что капрал Алатало пострадал за него. Просто случайность, что он остался невредимым. Но он еще не знал, как все это произошло. Дневальный Кууси сто уверял, что Хейно, Хейккиля, Саломэки и Ниеминен пришли и доложились. Да ведь он сам тогда справлялся по телефону. Но все же подозрение не покидало его. Четыре дружка, наверно, как-нибудь обманули дневального. А может, и он с ними в сговоре? Это, правда, маловероятно, но не исключено. Во всяком случае Пуллинен решил проверить свои подозрения и сверлил глазами Хейно. Ему пришлось задрать голову, чтобы заглянуть в лицо этого верзилы. О, господи! Егерь опять набил себе рот сухарями!

— Опять у вас полон рот! Почему не отвечаете? О чем вы там говорили?

Хейно кое-как проглотил сухарное месиво.

— Ни о чем, господин младший сержант.

От усталости ответ его прозвучал сипло и настолько не по-военному, что Пуллинен даже онемел на какой-то миг: Ведь врет же, врет, окаянный, нахально врет в глаза своему начальнику! И Пуллинен придумал для него суровое наказание. Хейно устал, ноги у него, конечно, стерты. И младший сержант, злорадствуя, заорал:

— С винтовкой и с полной выкладкой бегом вокруг казармы, пока не скажу стоп, — марш, марш!;.

Хейно напрягся, как будто вот-вот бросится на Пуллинена, но потом все же повернулся, вскинул рюкзак на плечи и направился к двери. У выхода он Оказал, не повернув головы:

— Войтто, Яска, Виено, потерпите, ребята, постарайтесь. А я больше не могу.

Дверь хлопнула, и слышно было, как рр зашагал по коридору. Пуллинен бросился к двери и распахнул ее настежь.

— Я сказал бегом марш! Волочит ноги, как косарь на лугу!

Хейно робежал трусцой. Он выбежал за ворота, обогнул угол казармы и посмотрел на окна, Шторы затемнения были везде плотно закрыты. Значит, никто за ним не следит. Он тихо опустил рюкзак на землю и пошел, прихрамывая, по направлению к железнодорожной станции.

Майор Вуорела был взбешен, когда ему доложили о смерти солдата на марше. Что это такое? Подложить ему такую свинью! И именно во время ночного похода, — которого по уставу не положено устраивать. Впервые он попытался восстановить дисциплину не по правилам — и тут, на тебе, какой-то солдат умирает, как назло. Что это за Нисула? Почему он не пошел умирать в лазарет? Лучше бы уж не брали таких в армию. Ведь смотрела же его призывная комиссия! Или там не врачи, а коновалы? Проклятье! Мало того что в первом же увольнении поналивались вдрызг, избили преподавателя до полусмерти, так давай еще помирать!