Дмитрий Сергиевич - Начало легенды

Она работала переводчицей в комендатуре. Никогда не забуду моей первой встречи с ней в занятом врагами городке. Одетый, как простой крестьянин, я приехал на убогой клячонке в воскресенье на рынок, с кое-каким товаром — птичьей живностью, яйцами, картофелем и прочим. Рынки в ту пору — шел второй год войны — были не слишком богатые, и я боялся, как бы мне не пришлось все распродать, прежде чем придет моя дорогая покупательница. На тот случай, если она запоздает, я решил заламывать непомерно высокую цену. Однако ждать не пришлось. Люцина появилась на базаре, едва я успел повесить на шею лошади торбу с овсом. Она прошла сначала по рядам, где продавалось молоко, творог, сметана и другая мелочь, а потом направилась к возам, прицениваясь к картофелю. Рядом с ней шла пожилая женщина.

Не скажу, узнала ли она меня как Мартына Шалиму или нет. Был я тогда весь обросший, в рваной поддевке, в какой-то немыслимой фуражке — куда там, совсем далеко не тот франтовато одетый кавалер, который увивался около нее наперебой с другими поклонниками. Но то, что я, посланный партизанами человек, с которым ей предстояло встретиться, определила сразу Она ласково потрепала моего конька по холке как старого знакомца.

— Почем картофель, хозяин? — внимательно и бесстрастно взглянула Люцина в мои глаза.

Я назвал условленную цену.

— Дешевле нельзя? — спросила она, как и следовало в «спектакле».

— Никак нельзя, мадамочка! Дорога у меня не близкая, овес нынче дорог, — деньги, ой как нужны!

— Возьмем, мама?

— Да пусть мешок-то развяжет, торговец называется! — с обидным недоверием глянула на меня ее мать. — Может, там не картошка, а гнилье!

— Что вы, уважаемая! У нас без обмана! — ответил я радушно и с превеликой готовностью бросился развязывать мешки.

— Бульбочка — одно залюбование! Из ранних сортов! Прошу вас, возьмите в свои белые ручки, пощупайте, какая она ядреная!

И Люцина, и мать ее взяли по картофелине, оценивающе подержали на ладонях.

— Сама во рту рассыпается! — рьяно нахваливал я свой товар, что, как и предыдущая реплика, уже не входило в мою «роль», и это вызвало у Людины досадливую морщинку над переносьем.

— Ладно уж! Хватит рассыпаться! Картошку берем! Везите мешки ко мне домой!

Меня ничуть не удивил ее приказной тон — так и должна была командовать «продажная душа», как я называл ее мысленно днем раньше. Теперь же я вез два мешка картофеля к ней на квартиру, то и дело поглядывая на нее с восхищением.

Ах, друже, дорогой мой Нестор-летописец! Если бы ты видел Люцину в те годы! Есть такие девушки и женщины, которые вызывают всеобщее поклонение. Люцина была из их числа. Вся она так и лучилась обаянием. Однако же я не строил воздушных замков. Я рассуждал примерно так: тебе, Мартын, она никогда не достанется. Ты слишком неказист для нее. Будь же доволен малым: ее улыбкой, приветливым словом. Ну, а в тот час встречи у меня была только одна думка: наилучшим образом выполнить свое задание.

Я оставил у Люцины весь свой товар — картошку, двух гусей, корзинку яиц и, разумеется, то, ради чего была задумана поездка, — кадушечку меда с двойным дном. Впрочем, значительно позже я узнал про двойное дно. Было такое железное правило у подпольщиков и партизан: раз тебе не говорят, значит, и спрашивать не след.

Примерно о той поре немцам давала концерт какая-то залетевшая сюда их театральная дива. В первом ряду колхозного клуба, несколько на отшибе от остальной публики, сидел Кольвиц с Люциной. Эсэсовец довольно долго осаждал ее нежными чувствами. Она ему нравилась. Он объяснился ей в любви, больше того — предложил ей руку и сердце. В тяжелом и сложном положении очутилась Люцина. Разве она могла отвергнуть его ухаживания? Это означало по меньшей мере оставить службу в комендатуре, иными слонами, нарушить приказ партизанского командования, самовольно прервать выполнение ответственного задания. На первых порах ее спасало то, что эсэсовец больше дорожил карьерой, чем любовью. Люцина знала, что он побаивался своих недоброжелателей, которые следили за каждым его неосторожным шагом. Роман с переводчицей мог оказаться серьезным препятствием на пути к повышению в чине и должности. Однако он был так очарован Люциной, что терял голову. И на том вечере он мало слушал, что вытворяли на сцене заезжая актерка и ее партнеры. Вихлявая красота ее, пышность и мишура сценических нарядов — все это не шло ни в какое сравнение со строгой простотой и скромностью Люцины. Майор то и дело склонялся к ней и нашептывал всего лишь одну фразу:

— Фрейлен Люция, сегодня вы должны наконец сказать мне — да или нет.

Надо было принимать решение.

— Хорошо, герр майор! Я говорю вам предварительно «да». Но окончательный ответ вы услышите завтра ночью, ровно в двенадцать, у Камня любви.

— Люция! — только и смог произнести эсэсовец. Он до боли сжал ее руку своими костистыми пальцами. Он уже торжествовал победу. Во Франции, где женщины, не менее прелестные, чем Люцина, покорно падали перед ним ниц. Вот и еще одна, очередная победа. Он уже поглядывал на нее вожделенно. Но Люцина привыкла к таким взглядам.

— Только прошу вас, — прошептала Люцина, — чтобы это было наше свидание, о котором бы не знала ни одна душа.

— Будет исполнено, милая Люция!

— А знаете, почему тот камень называется Камнем любви?

— Какая-нибудь романтическая история?

— У того камня, герр майор, в глубине столетий встречался Дмитрий с Мариной Мнишек перед своим походом на Москву.

— То есть, тот самый бедный царевич, которому так не повезло на московском престоле?

— Тот самый, герр майор, тот самый! Увы, время царевичей миновало!..

Надо сказать, Люцина хорошо владела удивительной способностью перевоплощения. Она умела играть любую роль. Я убедился в этом еще до войны, когда видел ее в любительском спектакле.

Можно представить себе, что мог почувствовать после таких Люцининых слов майор Кольвиц.

— Да, время царей миновало, но не ушло еще время героев! Милая Люция! Мы будем с вами в Москве! Фюрер — не польский король. Если бы мы, немцы, были в ту пору на месте поляков, то никогда бы не покинули Москвы и давно владели всем миром!

Люцина сказала с холодком:

— Возможно, возможно. Однако вам не следовало бы забывать, что я полька, уважаемый герр майор!

Она сделала вид, что обиделась на пренебрежительное замечание эсэсовца, хотя ей было в высшей степени наплевать, что он там думает и говорит.

— Фрейлен Люция! Фрейлен Люция! — лепетал оплошавший Кольвиц. — Я имел в виду не польскую нацию, а дурных ее руководителей! Прошу прощения, если это вас могло в какой-то мере обидеть!