Борис Привалов - Рассказы о смекалке

Вот как разворачивались события. Рота шла в атаку. Когда уже и минные поля и колючка позади остались, с флангов ударили фашистские пулемёты. Пришлось залечь. На левый фланг для подавления огневой точки поползли Катюшин и Рожков. Местность бугристая, артиллеристами много раз вспаханная, так что добрались сравнительно быстро. Метрах в десяти от фашистского окопчика — большая воронка, из неё Катюшин и Рожков метнули гранаты. Пыль от взрывов ещё не осела, а сержант с ефрейтором уже были в окопчике. Попали они в небольшой такой тупичок — пулемёт лежит покорёженный, двое убитых гитлеровцев. А в другой части окопа крики. Прямо на голоса Катюшин ещё одну гранату швырнул. И сразу — два взрыва: один там, а другой тут перед тупичком. Значит, засекли фашисты наших. Гранатой этой гитлеровской Рожков и был контужен. Упал, вроде всё цело, а ни рукой, ни ногой пошевелить не может. И сознание, как бинокль, который настраивают, — то всё ясно, то туман. Но слух и зрение работают. И вот слышит Рожков, как по окопу, к тупичку, бегут фашисты. Они думали, что их граната обоих русских убила. Катюшин подобрался к углу, дал длинную очередь вдоль окопа. Один фашист сразу рухнул, а другой побежал обратно. Но второй очередью сержант его тоже уложил. После этого Катюшин бросился к Рожкову узнать, жив ли. Щупает, встряхивает. Вдруг шорох какой-то сзади. Оборачивается Катюшин — а на выходе из тупичка фашист стоит. Когда Катюшин дал очередь, тот, наверное, нарочно свалился, а теперь подполз…

Катюшин нажимает спусковой крючок — молчит автомат, патроны кончились. Фашист стоит метрах в семи — даже врукопашную не бросишься, пока добежишь, тебя пули искрошат всего. И магазин не успеешь заменить — пристрелят. Что делать? Последнее, что запомнил Рожков, прежде чем лишиться сознания: стоит фашист с автоматом, а перед ним, к стене припёртый, Катюшин.

Очнулся Рожков уже на спине санитара…

После митиного рассказа у меня такая душевная контузия получилась — хуже ста любых ран. Рожков, тот даже отошёл от меня подальше — переживает парень: мол, не мог ближайшего катюшинского друга осторожненько к печальному известию подготовить.

— Павлу Шлыкову наш пламенный воздушный привет! — вдруг говорит кто-то.

Смотрю — знакомый лётчик. Был такой случай — мы целый месяц охраняли аэродром, задание, как говорится, особой важности выполняли. И тогда же я и Катюшин со многими из лётчиков подружились.

— На военной дороге — кого только из друзей не встретишь! Ты пятый сегодня! Отчего такой расстроенный?

Я ему сообщаю, так, мол, и так, только что узнал о гибели друга.

— Про Катюшина? — говорит лётчик. — Да, глупо получилось… Две недели назад это было — на моих глазах, можно сказать. Как сейчас вижу: лежит Катюшин на дороге, а рядом ещё один солдат, оба наповал, машина горит.

— Постой, — говорю я, — что-то ты, друг, путаешь! Погиб Катюшин месяц назад, в атаке, мне сейчас об этом ефрейтор Рожков из нашей роты рассказывал.

— Не знаю, что тебе ефрейтор рассказывал, — говорит лётчик, — а я видел Катюшина две недели назад, разговаривал с ним. Перед вылетом приказали мне явиться в штаб. И возле штаба сталкиваюсь с Катюшиным. Стоит он у грузовика. А вокруг машины моряки суетятся — у нас там тогда одно подразделение морской пехоты базировалось.

Поручено, оказывается, Катюшину спешное задание особой важности — днём проскочить с грузом по Демидовскому шоссе до Кортицы. Фашист летает, да артиллерия постукивает. Но проехать надо во что бы то ни стало. Вот и решили в штабе: кто-кто, а уж Катюшин сумеет.

Через полчаса после отъезда Катюшина я уже вылетал с аэродрома на перехват гитлеровских бомбардировщиков. Решено было пока на бреющем идти, чтобы незаметно подкрасться. Идём, прижимаемся к лесу и вдруг вижу — «мессер» взмыл от дороги и высоту набирает. Екнуло у меня сердце: вспомнил я о катюшинской машине со срочным грузом. Тут мы как раз вдоль дороги пошли и успел я разглядеть и горящую машину, и разбитый мотор… Из кузова яркий синий огонь бьёт, сам Катюшин лежит, руки раскинуты, рядом — один из моряков, тоже убитый. Вот я и видел Катюшина в последний раз… Сам понимаешь, ошибки тут быть не могло: одна машина на шоссе, да ещё с охраной из моряков — не спутаешь…

Вздохнул лётчик, сел рядом со мной, пригорюнился.

В это мгновение подбегает ко мне кто-то — в таком я состоянии был, что и не разглядел кто — кричит:

— Товарищ гвардии сержант! Машина есть попутная!

Как простился я с лётчиком, как забрался в кузов — не помню. Начал в себя приходить только в дороге. Темно уже. Рядом со мной кто-то закуривает, прикрываясь плащпалаткой. Гляжу — Ерёмин, сапёр из второго взвода. Толкнул его: «своих, мол, не узнаёшь?» Оказывается, он со мной уже пытался разговаривать, да я всё мимо ушей пропускал. Ерёмин только сегодня как из роты, выполнял на станции специальное поручение командира.

— Рожкова видел? — спрашиваю.

— Он на передней машине едет.

— А ты, брат, чего сегодня сумрачный? На себя непохож.

Вообще-то, надо сказать, Ерёмин известный на весь батальон балагур. Мы его так и зовём — заместитель Васи Тёркина по общим вопросам. А тут сидит, как мумия. Может, от меня настроением заразился?

И вдруг мне Ерёмин говорит такие слова, что я чуть за борт не вываливаюсь от удивления:

— Сегодня сержант Катюшин погиб…

Я сижу, молчу, всю руку себе исщипал — проверить хочу: сплю или нет? Не может же быть такого! Ведь одного человека трижды убить нельзя!

— Ну, — говорю, — рассказывай всё по порядку…

И вот что мне Ерёмин сообщил.

Прошедшей ночью снайпер Юрьев и сержант Катюшин, как специалист по маскировке, получили задание ликвидировать двух фашистских снайперов. Портили эти снайперы всю погоду — каждый день несколько человек из-за них ранено. И стрелки наши не могли с ними справиться. Вот и послали Юрьева, Катюшина да Ерёмина впридачу — для оказания помощи в строительстве и прочем… Шли хорошо, без помех. Катюшин шутил всё: «Мне, говорит, самое трудное — это усы свои замаскировать. Из-за любого укрытия торчат». Пришли на место. Катюшин шепчет: «Я, учтите, буду на этой сосне кукушку изображать». А Юрьев выбрал себе позицию под большой елью. Вырыли они с Ерёминым берлогу целую, обложили её ветвями, получилась, как говорится, мечта медведя. А Катюшин от помощи отказался — «У меня работа ерундовая», — говорит. И сидит на своей сосне, обкладывается ветками.

Ещё задолго до рассвета всё кончено было. Ерёмину приказали возвращаться. И вот, уже светать начинает, когда Ерёмин до окопов второй роты добрался. Навстречу ему по ходу сообщения лейтенант Карасёв идёт.

Ерёмин ему докладывает — возвращаюсь, мол, на исходные позиции.