Иван Меньшиков - Полуночное солнце

Так говорила молва с полуночной стороны.

Пастухи слушали молву и с тревогой всматривались в полуденную сторону. И казалось в ночи — это не кусты тальника на горизонте, а стрелецкие сотни, вооруженные страшными луками-самопалами.

В чумах старейшин всех стойбищ под глухой рокот бубнов кружились сильные и слабые шаманы, что лечили от болезней; от худых ветров — тадибеи; предсказывающие смерть — черные шаманы.

Тревожно рокотали бубны. Желтый свет падал на сумрачные лица пастухов. И в разверстую тишину тяжело падали полные значения слова шаманов:

— Духи лесов говорят: «Русские! Они идут сюда, ненця — люди больших и малых тундр!»

— Что нам делать, Таули? — все чаще и чаще спрашивала Нанук.

— Я пойду искать край света, — говорил Пани.

— А я сватов пошлю к любимой девушке, — говорил Таули и пристально глядел на Нанук.

Он так внимательно глядел на нее, что она неожиданно уходила за хворостом, хотя в чуме его было больше, чем требовалось.

Все чаще и чаще Таули говорил о любимой. Нанук смеялась над ним и спрашивала:

— Чем же ты заплатишь за нее? Где найдешь выкуп? Где взять его такому пастуху, как ты?

— Тундра полна зверя, — отвечал Таули. — Медведя, соболя, песца, лисицу и зайца я отдам за свою девушку. Видишь мой лук?

И он показывал свой лук, изрубцованный отметками.

Однажды утром он простился с Пани и, надев широкие лыжи, ушел из стойбища. Через месяц он положил перед костром Нанук по шкуре медведя, соболя, песца и лисицы.

— Зайца я не стал убивать, — сказал он.

Черноглазая девушка уже с печалью глядела на него. Она положила шкуры ему на колени и заплакала. Она плакала так долго, что Таули все понял.

Ранним утром, когда на озерах, подобно голубым лебедям, отдыхают усталые туманы, он покинул стойбище Нанук. Белая собака с длинной мордой, обнюхивая кочки, бежала впереди него, и лемминги с пронзительным свистом скрывались перед ней в своих норах.

И чтобы ноги веселее шли по сопкам, пересекая речки и болота, Таули помогал им песенками, выдуманными на ходу:

И, тряхнув сердито головой, он смотрел на солнце, такое большое, что каждому озерку доставалось по маленькому солнцу. Он пел песню, а за ней другую, пока не набредал на что-нибудь интересное.

Так, дойдя до стойбища у Мертвого озера, он увидел толпу и посреди нее человека в русской одежде. Женщины, обступив, плевали ему в лицо, дети бросали в него палки, а мужчины кричали ему:

— Двуязыкий! Ты подохнешь на наших глазах, чтобы этим искупить свою вину.

Таули подошел ближе и вгляделся в лицо юноши. Рассеченные чем-то тяжелым, губы его подрагивали. Острые скулы бледно-землистого цвета делали его лицо широким и похожим на полярную сову. Оттопыренные уши и широкий нос еще более подчеркивали это сходство.

— Кто ты? — тихо спросил Таули.

Но не успел пленник ответить, как женщины подбежали к нему и кусками прокисшего мяса, каким они приготовились кормить собак, стали хлестать его по лицу, радуясь необычному зрелищу.

Гнев наполнил сердце Таули. Он выхватил нож и, оттолкнув женщин, освободил пленника от ремней. Мужчины с ножами и хореями обступили Таули. Но Таули спокойно спросил юношу:

— Кто ты?

— Самоедский толмач Исай. Меня украли русские, крестили, потом сделали двуязыким, — сказал юноша и глухо, с надрывом закашлял. Выплюнув сгусток крови и облизав рассеченную губу, он прижался к Таули и, как лисенок, пойманный в западню, острыми черными глазами следил за гневно-молчаливой толпой.

— Кто твой бог? — сердито спросил Таули.

— Великий Нум — главный бог моих родителей-безоленщиков, — сказал юноша, дрожа всем телом, точно в предсмертный час.

Таули быстро скинул со своей шеи деревянного болванчика и повесил его на шею «двуязыкого». Пастухи с недоумением следили за ним. А Таули уже снял с себя малицу и, отдав ее пленнику, взял себе его одежду.

— Ха! — сказал он весело. — Теперь я русский и уже говорю на их змеином языке…

Пастухи улыбнулись. Лица их потеряли напряженность гнева. Но Таули нахмурился и сердито крикнул юноше:

— А ну, покажи свой язык!

Юноша покорно открыл рот и показал язык.

— Всем покажи, всем…

Пастухи удивленно рассматривали красный язык толмача.

— Ну, видите! — торжественно сказал Таули. — У него самый обыкновенный язык.

— А какой же у русских? — растерянно спросили пастухи.

— А у русских необыкновенный, — сказал Таули.

— Вот беда-то! — закричали в толпе. — А мы его хотели убить.

— В языке все и дело-то, — убежденно сказал Таули и повел толмача в самый широкий чум, где его накормили и перевязали ему раны.

Утром Таули вместе со спасенным толмачом спокойно покинул стойбище.

— Черная, страшная ночь опускается над нашей землей, — первым нарушил молчание толмач. — Русских много, друг, и я ехал с ясачным начальником Фомой на передовых нартах. Всю дорогу стрельцы пили водку и искали одно стойбище. Я долго водил их по тундре, но они догадались, в чем дело, и поймали в тундре старика, чтобы он был ясовеем вместо меня. Старика привязали к нартам, и от боли он кричал всю дорогу. Жаль мне его стало. Дал ему веселящей воды, водкой называемой по-русски, и он перестал плакать… Когда его развязали, он сам повел русских в одно стойбище. Там наши убили половину русских, но мой начальник рассердился и убил старейшину, и тогда все ясачные сдались. Их увезли в Обдорск.

Таули, затаив дыхание, слушал толмача. Лицо его побурело от гнева, а руки дрожали и сжимали нож.

— Что ж мне было делать? Умирая, старик старейшина мне сказал: «Если ты еще помнишь мать, родившую тебя, жалеешь родину, то выполни мое слово. Найди князя Тэйрэко и отдай одному из его пастухов вот это». И он подал мне поломанный лук с порванной тетивой. И еще сказал: «Ты предал свой народ. Ты стал двуязыким, и кровь людей моего рода будет вечно висеть над твоей душой. Она войдет местью в твои сны. Ты поседеешь и состаришься, но ничто не спасет тебя от ненависти людей, рожденных в тундре. И если я унижаюсь перед тобой, так только потому, что мой сын может узнать о моей смерти только через тебя. Я знаю, что он рос честным человеком, смелым охотником и любящим сыном. Он никогда не будет походить на тебя». И я дал слово выполнить его предсмертную просьбу. Я сказал ясачному начальнику, что князь Тэйрэко давно в дружбе с русскими и что, побывав у него, мы вернемся с большой добычей в стойбище Обдорск. И ясачный начальник согласился ехать. Он был очень сильный человек, и я долго думал, как его убить. В стойбище, где ты спас меня, его убили, и я не мог довезти его до князя Тэйрэко, чтоб там с ним расплатился за отца один из его пастухов…