Иван Меньшиков - Полуночное солнце

Когда об этих разговорах узнал Халиманко, он старательно похлестал Сэрню тынзеем. Она каталась по чуму, окровавленная и страшная в своей ненависти, но он снова пообещал зарезать ее, и она затихла.

На пятнадцатую луну показались дымки фактории. Мимо Халиманкиных стад проехал рыжий плотник с тундровой девкой. Она со страхом поглядела на Халиманко и свернула оленью упряжку совсем в другую сторону.

— Дай мне веселую одежду, — сказал Сэрне Халиманко, — я поеду к русскому начальнику судиться с тобой. Ты мне сына рожать не хочешь. Пусть русские начальники засудят тебя за твои худые слова.

Сэрня засмеялась в ответ глухим, надломленным смехом.

Баня была выстроена на славу. Ее протапливали, но мыться в нее никто, кроме русских, не шел.

Лена попросила Ислантия помочь ей приучить ненцев к бане. Ислантий подумал час и сказал, в сомнении качая головой:

— Не пойдут.

— А ты еще подумай.

Он подумал сутки и сказал:

— Пойдут. Только чаю с печеньем дай малость.

Лена удивилась, но печенья и чаю дала. Ей потом пришлось удивиться еще сильнее. Семь охотников, дрожащих при слове «баня», пошли в нее. Там они сняли малицы, говоря:

— Жарко ведь, поп. Снимем?

— Снимайте, — сказал Ислантий и выбросил малицы в предбанник.

Но в меховых штанах им тоже показалось жарко. Они сняли и штаны.

— Ну, теперь выпьем для веселья, — сказал Ислантий, отворачивая кран своего самовара и наливая кружки.

Угостив всех досыта, он посоветовал всем побрызгать друг друга водой, потом вытереться заранее приготовленными полотенцами.

Охотники так и сделали, удивляясь, что все это называется баней.

Приехав в следующий раз с семьями, они сами попросили помыться. Все помылись с нескрываемым удовольствием, и это был праздник для Лены. Она угостила охотников густым чаем и белыми булками, а старушкам сказочницам подарила по кумачовому платку.

Старушки вскоре отблагодарили Лену. Они рассказывали такие сказки про баню, что баня едва успевала всех обслуживать.

А утром судья пришел на факторию и спросил у Ислантия, где тундровичка, помогающая ему. Вскоре пришла Савонэ.

— В суде будешь работать? — спросил он.

Савонэ кивнула головой. Она прибрала шкуры на складе, а на следующее утро уже мыла полы в суде. Когда начался суд, судья посадил ее рядом и попросил переводить, что говорит шаман-подсудимый с Неруты, воровавший чужие капканы. Он оправдывался и клялся.

Судья спросил Савонэ:

— Правда это?

— Неправда, — ответила Савонэ. — Мой Халиманко богаче, и то ворует — пастухи вчера на складе говорили. Это злой шаман, начальник.

— Злой?

— Сильно злой, — сказала Савонэ.

— Ну, будет ласковее, — сказал судья.

— Суд удаляется на совещание, — объявил секретарь суда.

Подъезжая к фактории, Халиманко подумал, что удобнее будет не показывать своего присутствия никому, кроме Савонэ. Она колола дрова. Остановив упряжку, Халиманко подождал за сараем, когда Ислантий удалится с охапкой поленьев, и с веселым видом подошел к первой жене:

— Здорово, старуха.

Савонэ вздрогнула и отскочила в сторону, подняв топор.

— Уйди, Халиманко!

— Зачем ругаться?

— Уйди!

— Глупая баба. Я мириться приехал, а она топор поднимает. Хорошо это?

Савонэ опустила топор и молча выслушала Халиманко.

— Виноват я перед тобой, — сказал он, — сильно виноват. Уголь упал — думаю, ты поганая. Мне изменила, потому бог сына или дочь не дал. Поехал горами, думаю опять — не виновата ты, зачем тебе изменять, когда три раза по десять лет прошло.

— Правда, я старуха, куда мне изменять, а детки сами не рожались. Я беда как хотела их.

— Мой шаманский род закончится мною, так великий Нум говорит. Потому не дано мне мужиков иметь.

— И то, может, правда, — сказала Савонэ.

— Тяжело мне без тебя, — продолжал Халиманко. — Сэрня меня всячески хулит, а Степанида ослепла, ничего не видит, ленива стала. Едем со мной.

— Нет, — отрицательно покачала головой Савонэ, — ты не бьешь собак, не бьешь олешек, и потому все побои падают на жен. Худо с тобой жить.

— Века так жили, — заискивающе, сердечным топом уговаривал Халиманко, — и мой отец, и мой дед всех жен и батраков били, иначе как жить?.. Олень да собака — звери, они что понимают? Зачем же их бить? А жены да батраки — люди, зачем же сердят хозяина? Мы жили с тобой тридцать лет вместе, старуха… Наши стада стали самыми богатыми на Большой земле, и на Малой земле, и на острове Колгуев, и на острове Новая Земля. Кто богаче нас? Нет никого богаче нас. И если я тебя бил, так от чистого сердца, чтоб умнее была. Русские правду говорят, что за битого трех небитых дают. Ты у меня хорошая жена. Помнишь, как мы жили первый год? Стадо было маленькое — пятьсот олешек всего, а я еще не был шаманом. Помнишь, как мы вместе пасли стадо у Ядыр Су Виски и ты рассказывала про своего тунгуса и я все-таки не бил тебя? Помнишь?

— Помню, — сказала Савонэ, — я все хорошее помню.

— Поедем, будем жить, как тогда. Я не буду тебя бить — запомни мое слово. А то живешь ты сейчас — вдова не вдова, а худая, поганая баба. Думай.

Савонэ закрыла лицо руками и села на дрова. Потом встала и ушла на факторию. Надев малицу, она объяснила Ислантию, что уезжает в гости. Садясь на нарты, она сказала:

— Я уже старуха и привыкла к старой жизни, но бить будешь — уйду.

— Вот-вот, — обрадовался Халиманко, — тогда уйдешь.

И, свистнув на оленей, поехал от фактории.

— Праздник для тебя сделаю, старуха… Ха-ароший праздник…

Сэрня испугалась приезда Савонэ. За нюками слышна была ругань и крик Халиманко, отстегивавшего упряжку.

— Савонэ! Зачем ты приехала сюда? — Сэрня обняла старуху и заплакала. — Я знала, что ты на фактории хорошо живешь, зачем же приехала? Зря приехала. Халиманко теперь нас будет еще сильнее бить.

— Он трус, — сказала Савонэ, сжимая губы и прислушиваясь к стону за занавеской.

— Ослепла Степанида, разум у нее как вода стал, — глухо сказала Сэрня.

Желтая и костлявая женщина показалась из-за занавески. Она подползла к ногам Савонэ и, ощупывая нервически подрагивающими пальцами платье, встала.

— Это Савонэ? — задумчиво спросила она. Пальцы ее лихорадочно пробежали по лицу первой жены. Тот же прямой нос с маленькой горбинкой, слезящиеся глаза, шрам на щеке. — Это ты, Савонэ?

— Я, Стеша.

Женщины обняли друг друга и заплакали.

— Что это за вой? — пошутил, входя в чум, Халиманко. — Звери воют, Савонэ, голодны, знать.

Женщины вздрогнули от этой шутки и смахнули слезы.

— Мужики олешек режут, — продолжал Халиманко. — Три ночи пить будем. Буран переждем, и к лесам ехать надо.