Иван Меньшиков - Полуночное солнце

Между тем молва неслась от чума к чуму, как на бешеных собаках. Ее перехватывали друг у друга степенные пастухи, веселые, хвастливые охотники, напуганные коллективизацией кулаки.

Молва говорила о том, что Тэнэко, батрак Выль Паша, после того как нашел в тундре много денег, отвез их в Красный город и выучился на очень большого начальника, теперь едет сделать всю тундру колхозной и что в каждом колхозе будет баня и всех ненцев заставят мыться в ней, точно они маленькие дети.

Солнце, как ожиревший белый медведь, выползает из-за гор. По вершинам сопок бегут лиловые тени, а в оврагах уже отстаивается мрак, неуверенный и рваный. За далекими холмами, как раз против того места, откуда поднялось сонное ноябрьское солнце, раздвинув кусты, поднимается к небу тонкий дымок. Парма Выль Паша близка.

Тэнэко остановил упряжку, прикрутил вожжу к нартам и отвязал чемодан. Он вытащил из него кожаные брюки и хромовые сапоги с галошами, а потом снял малицу и на обжигающем морозе вместо теплых тобоков натянул на ноги городскую обувь и, как у настоящего начальника, кожаные брюки. Мороз точно жестью стянул его ноги. В кожаных брюках было чертовски холодно, но Тэнэко улыбался, думая о том, с каким удивлением и завистью посмотрят на него сверстники.

Северный ветер прогнал с его лица улыбку. Он пробовал бежать рядом с нартами, потел в жаркой малице, но ноги, точно чужие, перестали его слушаться. Тэнэко пожалел, что надел городское, но в долине показалось несколько чумов, и он подъехал к среднему.

Стиснув зубы, он вошел в чум.

Весело поздоровался с хозяином чума. Тот быстро говорил:

— Проходите, проходите, гостем будете, — и посмотрел на белобрысую дочь.

Девушка тотчас же притащила охапку хвороста, повесила чайник на крюк, и когда палевое пламя стало облизывать потные бока чайника, хозяин успокоился. Он долго восклицал: «Вот беда, вот беда!» — когда узнал, что это Тэнэко, а потом побежал в соседние чумы. Он вернулся в сопровождении семи пастухов и Выль Паша.

— Здравствуй, Тэнэко, — сказал тот почтительно и первый протянул руку.

Тэнэко подумал немного и сказал с достоинством:

— Здравствуй.

И пока пастухи разглядывали его кожаные брюки, хромовые сапоги и галоши — все, что пришлось снять, дрожа от озноба, — он достал со дна чемодана портрет Григория Хатанзейского.

Хозяин чума поднес ему кружку обжигающего чая и толстый хвост очищенной от чешуи пеляди.

— Поешь маленько, — сказал он, — мы давно ждем тебя, ты теперь большой начальник стал, Тэнэко. Так мой ум ходит.

— Какой я большой начальник?! — смеется Тэнэко, а рябое лицо его расплывается в довольной улыбке. Потом он снимает с малицы «смит-вессон» и небрежно бросает его в чемодан, затем перекладывает на доски у костра.

— Коммунистом стал! — поднимает многозначительно палец Выль Паш. — Во!

— Какой я коммунист! Мне еще рано, — отвечает Тэнэко и долго роется за пазухой.

Из нагрудного кармана пиджака он вынимает комсомольский билет, с нежностью смотрит на маленький силуэт Ильича и сдержанно говорит:

— Я только комсомолец.

— Он комсомолец! — с еще бо́льшим восторгом восклицает Выль Паш, и глаза его наполняются тревогой. — Все мои батраки хорошими людьми стали, но Тэнэко выше их всех!

В чум входит, прихрамывая на одну ногу, старый Вылко. Широкоскулое морщинистое лицо его подергивается нервическим тиком. Глаза слезятся, точно он хочет заплакать, но боится показать это. Он долго смотрит на Тэнэко, а потом молча садится у самого костра. Все отводят взгляд от его наполненных горем и слезами глаз.

— Зачем ты приехал, Тэнэко? — спрашивает дрожащими губами старик.

Тэнэко выпивает кружку чая, закусывает рыбой и показывает всем портрет Григория Хатанзейского. На пастухов смотрит русский рабочий в косоворотке и шляпе, и только узкие раскосые глаза да широкие скулы говорят о том, что этот человек не чужой ненцам.

— Знаете ли вы, кто это? — спрашивает Тэнэко, и в голосе его звучит уважение к человеку на фотографии. — Это Григорий Хатанзейский, первый ненец-коммунист. Его зарубили белогвардейцы за то, что он хотел, чтобы все пастухи были сыты, богаты и счастливы со дня рождения до начала смерти.

— Я знаю его, — говорит старый Вылко и утирает рукавом глаза, — я хорошо знаю его. Русский урядник искал его по всей тундре, но он спрятался у меня и рассказывал мне про то, как хорошо будет жить без царя и урядника. Он носил шляпу, но имел сердце пастуха.

— Говорил ли он о колхозе? — забеспокоился Выль Паш. — Хатанзей Гриша был хороший человек, но говорил ли он о колхозе?

Вылко не ответил. Он не слышал от Гриши ничего о колхозе.

— Он говорил о колхозе, раз он говорил о счастье, — сказал в тишине Тэнэко и посмотрел внимательно в беспокойно поблескивающие глаза Выль Паша.

Тот опустил взгляд и отодвинулся от костра.

— В первом ненецком колхозе «Пнок», где председатель Степанида Апицина, колхозники заработали за год по пять тысяч рублей, по многу пудов рыбы и мяса. В колхозе «Пнок» есть свой моторный бот, больница, школа и баня.

— Я вам говорил! — зловеще крикнул Выль Паш, и глаза его радостно блеснули. — Баня…

Тэнэко быстро повернул лицо к бывшему хозяину. Он закрыл чемодан и внимательно посмотрел на Выль Паша:

— Что ты говорил?

Выль Паш улыбнулся примиряюще и торопливо ответил:

— Баня — это очень хорошо.

Вылко протянул к костру подрагивающие руки, точно грел их у огня, посмотрел на ярко вспыхнувшую веточку, на пастухов и понюхал табаку.

— Я пойду в такой колхоз, где нет бани и есть хороший шаман.

— Зачем тебе шаман? — удивился Тэнэко.

— Скоро моя Нярконэ умрет. У нее болит живот из-за худых ветров. Кто мне поможет?

— Да, кто ему поможет? — спросил Выль Паш. — Шаманы теперь боятся лечить. Кто злых тадебциев отгонит? Русских тадебции не боятся, правду я говорю?

Хмурые пастухи утвердительно закивали головами.

— Колхозный врач вылечит твою семью, Вылко. Я прикажу ему вылечить твою жену.

И Тэнэко вновь открывает чемодан, достает блокнот и, подержав острие химического карандаша на языке, долго думает о том, какую записку следует писать в подобных случаях. Пастухи пододвигаются к Тэнэко и, значительно хмурясь, смотрят на него.

Тэнэко шевелит губами, он вспоминает совпартшколу, окружной комитет комсомола, народного судью и не может придумать, как следует писать записку в правление колхоза, если ему, Тэнэко, нужен врач.

Он опускает ресницы; пальцы, которыми он стискивает карандаш, белеют, он нажимает на блокнот, и острие карандаша ломается. Посмотрев на Выль Паша, Тэнэко просит чаю, не торопясь нюхает табак и старательно пишет записку печатными буквами:

«Степанида, здесь кулаки, врача надо, потому что у Нярконэ живот нехороший. Тэнэко».