Иван Меньшиков - Полуночное солнце

— А я и не знаю, — сказал Мишка. — Если не прогоните, поживем немного у вас, а потом пойдем дальше. Я на работу поступлю, а Вареньку пристрою к какой-нибудь тетеньке. А прогоните вы немцев — домой пойду, землю буду пахать в колхозе, огород засажу. Мамка семена хорошо упрятала, их не найдут немцы. А потом тятька с войны вернется, и все будет хорошо.

— Да ты мужик с умом, — сказал капитан, — с тобой не пропадешь.

Мишка замолчал и задумчиво посмотрел на капитана.

— А может, и вы мне работенку какую дадите? Я ведь все, что хочешь, могу сделать, если меня подучить. Когда у нас в деревне часть стояла, я даже на барабане играть обучался.

Капитан улыбнулся.

— Вон оно как! Ну что ж, барабан — это дело. Вот Остап Вернигора тоже когда-то барабанщиком был, а потом снайпером стал.

Капитан вытащил из чемодана банку сгущенного молока, баранки, кулек с конфетами и стал угощать Мишку.

— Пей! А потом поговорим.

Мишка допил последнюю кружку кофе, перевернул ее кверху донышком и погладил себя по животу.

— Вот это ладно, — сказал он, — теперь я хоть сто верст пройду.

— Сто не сто, а двадцать придется пройти, — улыбнулся капитан. — Ну, а теперь рассказывай.

Мишка обтер ладонью губы и начал рассказ, а капитан стал отмечать синим карандашом что-то на карте.

— В Осиповке, говоришь, батарея и госпиталь? Так, так. А в Воскресенском склад? А ты не помнишь, с чем он? Снаряды? Точно снаряды? Сам видел? Ну, так и запишем… — Капитан помедлил немного и закурил папиросу. — А ты, Мишка, храбрый?

— Храбрый, — сказал Мишка.

— А ночью?

— Ночью хуже, — сказал Мишка. — Да только я и ночью немцев не боялся: около самых ихних землянок мы с Варенькой шли.

— Так и запишем, — сказал капитан и вновь склонился над картой. — Расскажи мне теперь про свою деревню.

…До поздней ночи засиделся Мишка у капитана, а когда вернулся в блиндаж, то увидел на своей койке красноармейскую шинель, подрезанную с подола, сапоги и белье.

— По приказу начальства тебе, — сказал Остап. — А Варюську мы утречком в глубокий тыл эвакуируем: сам майор распоряжение отдал. Спи пока.

— Не хочется, — сказал Мишка.

— Что? Не уморился разве? — удивился Остап.

— Умориться-то уморился, — вздохнул Мишка, — да я все думаю, а вдруг немцы хату спалят, а вдруг мамку убьют…

Он помолчал, лег и натянул одеяло до подбородка. Остап тоже лег по соседству и готов был уже захрапеть, когда Мишка приподнял голову и сказал:

— А вы знаете, дяденька Остап, барабанщиком интересно быть, да только, я думаю, у меня не выйдет.

— Это почему же? — удивился Остап. — Ты же учился, говоришь?

— Учиться-то учился… Да ведь я на простом барабане учился. А ведь у вас гвардия. У вас, наверно, и барабан не такой.

— Нет, — зевая, ответил Остап, — барабан у нас обыкновенный. Вот погоди, война кончится, тогда мы снова оркестр из цейхгауза вытащим. А тебя в барабанщики зачислим. Я к тому времени буду гвардии лейтенантом, а ты гвардии барабанщиком. Идет?

— Ладно, идет, — сказал Мишка.

И оба они захрапели.

Так стал жить в гвардейском полку Мишка Сосенкин, гвардии вольноопределяющийся тринадцати лет от роду.

Однажды Остап пришел от капитана веселый. Он получил приказ пойти в глубокий тыл врага и взять Мишку в проводники. Друзья ушли и пропадали целую неделю. И всю неделю волновались товарищи за Остапа и Мишку. Без них как-то тише и скучнее стало в блиндаже. Только на восьмые сутки разведчики вернулись.

— Ну как? — обступили их бойцы.

Остап улыбнулся таинственно и пошел к капитану.

А еще через час над гвардейскими укреплениями взмыла к небу зеленая ракета, и армия по всему фронту перешла в наступление. Землянка вздрогнула от гула орудий, и Мишка засмеялся:

— Ох и весело сейчас у гадов! Они в машины, а моторы не заводятся. Они в склад, а там мины рвутся…

В эту ночь, ломая оборону врага, давя гусеницами артиллерийские расчеты, часть прорвалась на тридцать километров вперед. Только к утру наступило затишье.

— Вот и твою деревню прошли, Михайло, — сказал капитан, усаживая Мишку в свою автомашину, — а завтра дальше пойдем. Так, что ли?

— А можно мне домой сбегать, мамку повидать? — сказал Мишка.

— Соскучился? — усмехнулся капитан.

— Мамка соскучилась, — ответил неопределенно Мишка, — Плачет небось все время…

— Нет, твоя мамка не из таких. Она одного немца в подвале приперла, чтобы больше воровать не зарился. А вот насчет тебя просила — откомандировать в ее распоряжение.

— Как? — испугался Мишка. — А как же война? Значит, без меня?

Капитан сделал виноватое лицо.

— Я уж говорил ей. Уговаривал. Нельзя нам, говорю, без Мишки, некому будет в разведку ходить, некому кашу сварить, да и снайперу Вернигоре будет скучно, а она все на своем: «Пусть домой идет, и в колхозе дело найдется».

— Это конечно, — вздохнул Мишка. — Без мужчин в колхозе трудно.

Капитан молчал. Молчал и Мишка.

— Ну что ж, — сказал он наконец, — я поеду домой, а только жалко мне моей должности: я ведь на барабане хотел играть. Думал в Берлин впереди строя войти.

Капитан улыбнулся и подал Мишке руку.

— Ты не думай, я ведь тебя не совсем увольняю. Я тебе только отпуск даю. Когда надо будет, позовем.

…Есть на донецкой земле маленькое село Боровинка, в котором живет школьник Миша Сосенкин, и славится это село тем, что ребята в нем здорово работают. И пашут, и боронуют, и сеют хорошо, а бригадиром у них Мишка. С утра до позднего вечера он в поле, а когда наступает вечер, Мишка вынимает из-за пазухи письмо в истертом конверте и долго разглядывает его.

Это письмо начинается словами: «Гвардии барабанщику Михаилу Сосенкину». И написано оно Остапом Вернигорой, который рассказывает другу о том, как гонит он немцев на запад, к Берлину, а Мишку просит лучше работать в поле, чтоб хлеба было вдосталь, чтобы Варенька, которая теперь снова живет дома, ни в чем не нуждалась, а росла и толстела.

В этот час маленький блиндаж кажется Машеньке особенно неуютным. Остыла печурка в углу, мигает огонек лампы-пятилинейки, и капает вода на доски койки.

Машенька еще сильнее закутывается в шинель и, прижав к уху телефонную трубку, вслушивается в тихий гул проводов, в смутный поток позывных. Она косится на книгу, развернутую посредине, но читать не полагается, а дежурить еще долго, и девушка с горечью думает о своей судьбе. Занесла она ее в эту «Промежуточную», где не только почитать, даже поговорить не с кем. Старый связист Тихоныч в счет не шел. Он был угрюмый и молчаливый человек. С утра до вечера он пропадал на линии, соединяющей два участка фронта, а возвращаясь, спрашивал Машеньку с удивлением, точно впервые над этим задумывался: