Владимир Баскаков - Танкисты [Повесть]

На большом столе были разложены карты. Геринг сидел. Гитлер наклонился над картами. Гудериан стоял, распрямив по-военному плечи. Они обсуждали сегодня опаснейший прорыв двух советских танковых армий, прошедших через всю Польшу.

Все совещания у Гитлера всегда велись под стенограмму. В углу за небольшими столиками сидели два стенографиста и стенографировали все, о чем говорилось в кабинете. Это был приказ Гитлера — будущие историки, по его замыслу, должны получить точный документ его «стратегического гения». Но вот уже два года шло одно поражение за другим, но стенограммы велись по-прежнему. Правда, их теперь никто не читал.

Стенографисты записали весь разговор между Гитлером и Гудерианом.

« Фюрер: Я бы хотел в ближайшие дни получить ясную картину того, что известно на данный момент о развертывании. Я имею в виду положение противника в целом, предположительные направления ударов и районы развертывания. От этого зависят наши контрмеры.

Гудериан: Так точно. Во всяком случае, уже ясно, что здесь, в районе вокруг Позена, развертываются войска 1-й гвардейской танковой армии.

Фюрер: Сколько корпусов?

Гудериан: Все ее корпуса. Их четыре. <���…> Между этими пунктами находится крепость Позен, она еще держится. Из радиограмм противника следует, что пехота противника в основном привязана к железной дороге, проходящей из Накеля на юг, в направлении Ярочина, через Гнезен.

Фюрер: Чем больше они будут охватывать этот район, тем сложнее будет со снабжением.

Геринг: Железные дороги полностью в исправности, они и ездят по ним без всяких забот.

Фюрер: Надеюсь, наши составы и локомотивы там не остались…

Гудериан: Видимо, был сильный затор. Все увести не удалось. Далее к северу 2-я гвардейская танковая армия со всеми своими корпусами. Здесь сейчас обстановка тоже несколько осложнилась. Противник ведет усиленную разведку из района Чарникау, преодолевая реку Нетце, и оказывает давление на пункты Шенланке, Шлоппе и Филене. Сегодня он атаковал Шнайдемюль. Этот плацдарм в районе Уш еще сегодня утром был в наших руках. Однако противник его обошел с фланга и форсировал Нетце.

Фюрер: Река Нетце — не преграда.

Гудериан: К тому же она сейчас подо льдом».

Гитлер еще раз сердито взглянул на карту, поморщился и молча вышел из кабинета в комнату отдыха.

Стенограф прервал запись.

Полковнику Лебеденко возникшая в деревне ситуация не показалась особо опасной. В его боевой службе случалось и не такое. Даже сейчас, в последнюю военную зиму, в преддверии полной победы над врагом, он не мог забыть того, что происходило с ним, и не только с ним, в то первое военное лето, когда каждый день и каждый час возникали ситуации, опасные не для него одного и не для тех, кем он командовал, а для судеб всего сущего на земле.

И сейчас на основе собственного опыта полковник смог ощутить состояние командира-гитлеровца, который с потрепанной своей частью хочет вырваться из окружения. Почему он не попытался сделать это ночью, когда в деревне все спали, не было даже приличного караула? Разве боевой части, имеющей оружие, даже танки, так трудно было перестрелять или хотя бы напугать все эти разрозненные подразделения и команды, столпившиеся здесь? Как человек военный, Лебеденко понимал, что действовать следовало именно ночью, и притом решительно, сразу после возвращения разведки, загубившей беззащитную прачку. Так почему же немец-командир упустил такую возможность? По военной неграмотности? Или из-за трусости? Едва ли. За долгую эту войну Лебеденко хорошо узнал немецких офицеров — профессиональная их подготовка была достаточно высока, и в личной храбрости им не откажешь. Видимо, причина в другом. Лебеденко понимал: немцев, что сгруппировались в лесу, мучает неясность общей обстановки на фронте, они еще не вышли из шока после разгрома на Висле. Все карты спутала неудержимая лавина советских танков, уже достигшая берегов Одера и Нейсе. Движение ее осуществлялось в таком немыслимом темпе, что германское командование потеряло управление своими отступающими войсками. Отрезанные части и даже соединения метались из стороны в сторону, но спасения не было нигде.

Всего три дня назад Лебеденко с передовым отрядом своей бригады — танковый батальон, мотострелковый батальон, батарея противотанковых орудий — ворвался в городок на Нейсе, немногим больший, чем эта деревня. В январе здесь темнеет рано, и дома различались трудно. Только в окна сквозь маскировку пробивались полоски электрического света. Это было удивительно: электрического освещения в домах танкисты не видели давно — в белорусских и польских деревнях горели каганцы. Даже Варшава, куда Лебеденко впервые попал ночью, лежала в кромешной тьме.

А тут, в этом крохотном немецком городке, горел настоящий, можно сказать, довоенный электрический свет. Лебеденко с группой танкистов подошел к крыльцу одного из домов. Командир батальона Савичев — молодой кряжистый сибиряк — рванул дверь. Она оказалась незапертой, сразу распахнулась, и на танкистов, слепя глаза, вылился почти осязаемый поток света.

Танкисты прошли в большую, жарко натопленную комнату. Там горела хрустальная люстра. Под ней — богато сервированный стол.

«Да тут, видать, пировали», — удивился Савичев, с улыбкой осматривая початые пузатые коньячные бутылки и закуски, разложенные по тарелкам.

Лебеденко тем временем заметил, что на резном комоде светился зеленым светом глазок массивного радиоприемника «Телефункен». Он пошевелил ручку настройки. Радиоприемник сперва затрещал, потом полилась музыка: сладкий баритон напевал нечто лирическое.

На диване валялся серый офицерский китель с орденскими планками и эсэсовский кинжал в золоченых ножнах.

— Мы их тут чуть было тепленькими не взяли, — сказал Савичев.

Лебеденко про себя прикинул: в этой квартире эсэсовцы были, пожалуй, двадцать-тридцать минут назад. Сидели за столом, выпивали, слушали радио. Значит, прорыв советских танков оказался для них полной неожиданностью: ведь даже линия электропередачи не выключена.

В другой комнате, похожей на служебный кабинет, со шкафами, заполненными аккуратными желтыми папками-скоросшивателями, и забытыми на столе казенными бумагами с имперским орлом в левом верхнем углу, зампотех Соколов обнаружил телефон. Поднял трубку, в ней загудело. Значит, телефонная линия тоже не выключена.

Им тогда не было времени вникать во все обстоятельства, копаться в этих бумагах. Комбат Савичев уже через пять минут скомандовал: «По машинам!» — и передовой отряд бригады с ревом вырвался из городка, помчался по шоссе дальше, к Одеру. А теперь вот Лебеденко задумался над увиденным, стараясь постичь нерешительность того немца-командира, который сидит перед ним в лесу и что-то выжидает. Черт его знает, что у него на уме!