Владимир Баскаков - Танкисты [Повесть]

Лебеденко уже знал силы противника. Специально посылал на разведку сержанта-артиллериста, бывалого парня, воевавшего в корпусе еще на Калининском фронте, и двух бойцов с пораненной «катюши». Вернувшись, разведчики доложили, что немцев в лесу до двух сотен, что у них там двенадцать бронетранспортеров с тяжелыми пулеметами и семь танков. Сила порядочная, если ее сравнить с гарнизоном Химмельпфорта.

Полковник сел на переднее сиденье своей машины, развернул карту, карандашом нанес обстановку.

Скрипя сапогами, подошел старшина Горобец.

— Так что, товарищ полковник, все вроде бы в порядке.

— Сигнальную ракету достали?

— Достал, будь она неладна. Нашлась тут у поваров. И на кой ляд им ракетница?.. Припрятали, говорят, на всякий случай…

— Ну хорошо, Горобец, ступайте к артиллеристам, а я здесь побуду пока. Водителя своего подожду. Послал его к танкистам — проведать, как они там…

Танк стоял поперек улицы, чуть наискось, так, что проехать здесь было невозможно. Его приволок сюда, в деревню Химмельпфорт, тягач — тоже танк, только без башни — и втиснул между двумя нешироко расставленными рядами совершенно одинаковых двухэтажных домиков с черепичными крышами.

Танкисты вытащили из машины все, что было съестного, и варили в садике в круглом казане пшенный концентрат с мясными консервами.

Командир танка, маленький чернявый татарин Ахметов, лежал на жалюзи танка, подложив под спину брезент и накрывшись двумя шинелями: недавно его здорово контузило, и чувствовал он себя неважно.

— Тебе сюда принести? — спросил Ахметова механик-водитель старшина Кононов, добродушный здоровяк из сельских трактористов.

— Не надо. Я встану.

Лейтенант Ахметов сбросил с себя шинель, осторожно соскользнул с брони и пошел в садик.

Ели прямо из котла, обжигаясь горячим кулешом.

— Может, и пацана позовем? — спросил Кононов.

— Зови.

— Эй, Фриц! — позвал Кононов мальчика лет десяти, стоявшего у крыльца дома.

Тот не ответил.

— Его не Фрицем, его Гансом зовут, — сказал Мальцев. — А фамилия Шиллер. Так соседские пацаны мальчонку кликали, я слышал.

— Ганс! — снова позвал Кононов.

Мальчик повернул свою тонкую шею.

— Иди сюда.

Тот, видимо по жесту, понял, чего от него хотят, и несмело подошел к танкистам.

— Садись, хлебай, — сказал Кононов и протянул мальчику ложку. Мальчик взял ее как-то очень уж осторожно, двумя пальцами.

— Давай, давай, не бойся.

Мальчик опустил ложку в горячее варево. Обжигаясь, потянул суп губами.

— Ну вот и пошло, — лукаво подмигнул ему Кононов.

— Вас? — сказал тихо мальчик и опустил ложку.

— Ешь, ешь, — продолжал старшина, показывая рукой, что надлежит делать мальчику. — Загребай погуще, загребай.

Мальчик снова принялся за суп с заметным аппетитом.

На крыльцо вышла женщина в синем длинном пальто с острыми широкими плечами; из-под пальто виднелись лыжные брюки, заправленные в крепкие солдатские ботинки. С испугом посмотрела на сына, который ел вместе с русскими прямо из котла, а те весело пересмеивались, похлопывали его по спине, видимо, подбадривая. Убедившись, что сыну ничем это не грозит, женщина успокоилась. Эти русские вели себя спокойно. Один из них, худенький, с острым носом, запел красивым голосом что-то мелодичное и, в общем, даже приятное.

— Ганс! — осмелев, позвала женщина.

Мальчик повернул к матери голову, но не поднялся с земли.

— Ком хир.

Мальчик продолжал сидеть.

Старшина обернулся к женщине:

— Оставь, фрау, пацана, пусть питается.

Женщина не поняла его слов, но догадалась, что они обращены к ней, и, робко улыбнувшись, скрылась за дверью.

— Пойдем посмотрим, как они там живут, — предложил стрелок-радист Иващенко. Это он только что пел «Дивлюсь я на небо…»

— Да чего там смотреть, — отмахнулся Кононов, — их житье известное.

— Пойдем, — не унимался Иващенко.

— Ну ладно, пойдем, — согласился Кононов.

Они встали, Ахметов остался у котла; он почувствовал себя еще хуже. Мальцев сидел рядом с командиром.

Мальчик, увидев, что двое русских идут в их дом, тоже поднялся и заспешил вслед за ними.

В доме пахло сыростью и еще чем-то непонятным, но было чисто. В первой комнате стоял стол, покрытый цветастой скатертью, и два плюшевых кресла с уже потертой обивкой. На стенах — картинки в металлических рамках: домики, мельница, парусный кораблик среди бушующих волн.

Через дверь была видна вторая комната, спальня.

— Ничего себе, нормальное житье, — заключил Кононов. — И война их тут не тронула, живут.

— А хозяйства во дворе никакого, — ответил Иващенко. — Учителка, что ли?

— Почему учителка? Книг-то не видать.

Женщина стояла у окна и молча разглядывала вошедших парней. Она успела снять пальто, но оставалась в лыжном костюме и байковом переднике.

— А она ничего себе бабенка, — усмехнулся Иващенко. — Лет тридцати, пожалуй.

— Поболе.

— Ну, может, тридцать пять.

Женщина уловила, что говорят о ней, и опустила глаза.

— Кафе? — спросила она тихо.

— Чего? — не понял Иващенко.

— Кофия предлагает, — пояснил Кононов.

Иващенко хихикнул:

— Не, нам этого не требуется. Покрепче бы чего.

Женщина как-то сжалась. Мальчик подошел к ней, затеребил передник.

Кононов присел в кресло. Оно слегка скрипнуло.

Иващенко расположился на диване, облокотившись на плюшевый валик.

Помолчали. Потом опять заговорил стрелок-радист:

— Слушай, Кононов, давай Булата здесь положим. Пусть отдохнет. И тепло и при бабе.

— Это, пожалуй, дело. Сдает наш командир.

Иващенко вынул из кармана пачку «Беломора», выразительным жестом испросил разрешения у хозяйки, чиркнул спичкой и закурил.

— Будешь? — протянул папиросы Кононову.

— Неохота.

Женщина пристально следила за струйкой дыма, поднявшегося к синему абажуру.

Иващенко протянул пачку ей.

Та осторожно взяла папиросу, с удивлением осмотрела ее бумажный мундштук и сунула в рот. Иващенко подал ей спичечный коробок. Женщина закурила.

— Смотри, привычная, — удивился Иващенко.

— Они это дело любят, — спокойно пояснил старшина. — У них так заведено.

Немка курила с жадностью, пуская аккуратные колечки.

Иващенко вышел из дома и очень скоро вернулся. За ним шел Ахметов — бледный и хмурый.

— Полежи тут, лейтенант, — сказал Кононов. — На диване-то лучше. А мы к машине пойдем. — И кивнул радисту: — Погрелись, поболтали, а теперь и за дело.

Ахметов лег на диван, Кононов укутал его полушубком. Лейтенанту сразу стало тепло и уютно. Потом он почувствовал, что под голову ему кто-то кладет подушку. Он выглянул из-за воротника полушубка и увидел женщину-немку. И, собственно, сейчас, а не тогда, когда вошел в дом, он оглядел комнату. Просторная, обои в полоску, какие-то картинки в рамках, цветы на окнах, рыбки в аквариуме, синий абажур. Такой абажур, только оранжевый, висел и у них в Казани в новой квартире, которую перед самой войной получил его отец от завода. И цветы — кактусы, и рыбки у них тоже стояли на окне. Мама любила цветы, а он, приходя из техникума, кормил рыбок. А здесь кто любит цветы? Эта женщина, что принесла подушку? Каким-то нелепым и кощунственным даже было сравнение ее с матерью. Ведь, наверное, ее сын… нет, пожалуй, не сын, она молодая, а муж воюет с нами; может быть, стрелял тогда по нашему танку, но попал неточно, и болванка, царапнув броню, отскочила прочь.