Александр Андреев - Очень хочется жить. Повесть

Я торопливо вынул из сумки листок бумаги и, присев на пень, синим карандашом написал: «Прошу принять меня в ряды Коммунистической партии. Хочу умереть в бою коммунистом…» Коротенькие строчки эти вылились сами собой, я ощутил необычайный подъем сил, уверенности и мужества, и легла на мои плечи возвеличивающая человека ответственность.

- Чертыханов! - крикнул я. Ефрейтор, стуча каблуками, подбежал. - Где политрук Щукин?

- У штаба, товарищ лейтенант, беседует с членами партбюро. Позвать?

- Не надо.

Я направился к избе. У изгороди, на бревне, среди командиров и бойцов сидел Щукин. Отметив мое, должно быть, необычайно взволнованное состояние, он встал и двинулся мне навстречу.

- Что случилось? - спросил он, зорко оглядывая меня. Я подал ему заявление. Он прочитал его и долго-долго молчал, раздумывая, не подымая головы, перебирая в пальцах листок. Затем я увидел его лицо с острыми, жесткими углами скул, затаенная и, как мне показалось, недобрая улыбка коснулась его губ, прищуренный взгляд был колючим и, как мне показалось, недобрая улыбка коснулась его губ, прищуренный взгляд был колючим и взыскательным. Он протянул мне мою бумажку, промолвил кратко:

- Не приму, - Я вздрогнул и даже отступил на шаг от него. - Не приму, - повторил он еще более твердо. Потом неторопливо вырвал из блокнота листок, отдал мне. - Пиши. Прошу принять меня в ряды Коммунистической партии. Хочу жить и сражаться коммунистом.

Я быстро писал, радуясь тому, что мне подсказали простой и мудрый смысл жизни.

- Вот теперь правильно, - одобрил Щукин. - Нам, партии, нужны живые коммунисты. - Он тихо и тепло рассмеялся и расчесал беззубой расческой свои молочно-желтые жесткие волосы.

К вечеру подул, трепля вершины осин и берез, срывая с них редкие листья, ветер, косой, с завихрениями, с тонким, уже осенним посвистом. Нагнал тучи. Прошел короткий и тоже косой дождь и как бы загасил, прибил к земле дневную мягкую теплоту, выстудил воздух. Рано потемнело. Чертыханов подвел к крыльцу избушки оседланную поджарую кобылу. Я отказался от нее: ночью пешком удобней. Для полковника Казаринова запрягли лучшую лошадь; в повозку Прокофий положил сена не скупясь.

В семь часов первый и второй батальоны оставили свои оборонительные участки и вышли на указанный каждому из них маршрут. Третий и четвертый батальоны двигались во втором эшелоне. За ними шли тылы Они Свидлера - обоз с продовольствием, с боеприпасами, со стадом; Раиса Филипповна со своим медпунктом и ранеными. Обе колонны прикрывали сзади два взвода автоматчиков. Передовые подразделения должны достигнуть Назарьева в одиннадцать часов вечера, захватить деревню, уничтожить немецкий гарнизон и разгромить полицейский пункт.

С первым батальоном двигался политрук Щукин… Со вторым - я и полковник Казаринов. Стоюнин остался во втором эшелоне.

Два трактора, колесный и гусеничный, прыгая по лесным кочкам и пням, глухо тарахтя, тащили пушки. Артиллеристы Бурмистрова стояли за спиной трактористов или шагали рядом с орудиями.

- Разведчики посланы? - спросил я Волтузина. Капитан Волтузин был крайне и радостно возбужден: праздное отсиживание в тиши лесов окончилось; война - это прежде всего движение, страстное, стремительное, и вот он, Волтузин, в движении, в походе.

- Все в порядке, мой лейтенант! - оживленно откликнулся он, шагая сбоку телеги, на которой лежал полковник. - Скоро они вернутся с первыми весточками. Хорошая пора нам выдалась: темно, прохладно, холодок не даст задремать!.. Как вы себя чувствуете, товарищ полковник?

- Отлично, капитан. - У Казаринова, видимо, тоже было приподнятое настроение. - Я рад, что на вас наткнулся, ребятишки, - чувствую себя в строю, хоть и без ноги, а в строю. И вы… Вы знаете, какие вы? Я вот лежал в этой лесной сторожке и присматривался к вам… Да вам цены нет! Разве ж такие люди дадут себя победить?! Нет!.. Я это говорю вам сейчас, перед боем, чтоб вы знали… - Казаринов приподнялся на локте, посмотрел на меня, потом на Волтузина. Капитан засмеялся.

- Знаем, полковник: воин без веры в победу - не воин. Он должен истлеть! А мы живем. Посмотрите, какая сила и впереди нас и за нами?..

В темноте как бы тек неумолчный, приглушенный шорох шагов, позвякивание оружия, гул сдержанных голосов. Голова колонны, выйдя из леса, уже двигалась полем, и урчание моторов стало явственнее, хотя доносилось издалека.

Через час от Щукина прибежал связной и сообщил, что колонна продолжает движение по указанному маршруту, никаких происшествий не произошло. А через два часа явились разведчики Гривастов и Кочетовский, оба нетерпеливые, запыхавшиеся и какие-то накаленные.

- Товарищ полковник, разрешите обратиться к лейтенанту Ракитину? - распаленно проговорил сержант Кочетовский и, не дожидаясь ответа, доложил мне: - Мы только что из Назарьева. Там полная тишина. Мы прошли почти полдеревни. В проулках много подвод и грузовиков. Часовые только на главной улице; на одном конце у крайней избы один сидит на бревне с девчонками, что-то лопочет им по-немецки и смеется, и на другом конце один, этот ходит поперек улицы и играет на губной гармошке. Хотелось пощекотать его ножичком, но дружок вот не позволил… У них в каждом окошке свет, - не остерегаются, гады, фасонят!..

Гривастов перебил его густым баском:

- Два взвода задавят гарнизон, товарищ лейтенант. Мы проводим их, покажем…

Капитан Волтузин послал связного к командиру роты. Вместе со связным исчезли во тьме и разведчики.

Колонна, минуя Назарьево, двигалась на Лусось. Кончилось поле, на пути широкой и угрюмой стеной встала темнота, - это был неглубокий и негустой перелесок. Справа, сквозь поредевшие стволы, замелькали из Назарьева огоньки. Занавешивать окна, скрывать свет гитлеровцы считали, очевидно, унизительным для себя, - они не только не подозревали об опасности, но и пренебрегали ею. И когда мы пересекли лесок и очутились на открытом месте, светлых окошечек как будто стало больше…

Ко мне молча приблизился Прокофий Чертыханов, тронул за плечо.

- Наденьте каску, товарищ лейтенант, - сказал он негромко и настойчиво, сунув мне в руки тяжелый, с острыми краями шлем, который я не любил. - Наденьте, - повторил он суровее - должно быть, солдатским нюхом своим чуял приближение тревоги и опасности. - Вы бы, товарищ полковник, легли, - посоветовал он Казаринову, - сено мягкое, ароматное, лежите себе…