Александр Андреев - Очень хочется жить. Повесть

Воющий, теперь уже неудержимый вал достиг села, зацепился за крайние домишки. Приостановившись, я посмотрел назад. Из рощи и со стороны ольховника высыпали подошедшие роты четвертого батальона… По льняному полю трактор с усилием тащил пушку - второй трактор повредило взрывом…

Чертыханов, обогнав меня, с ходу перепрыгнул через жерди, пересек огород и сунулся прямо к погребице. Нагнулся, найдя Васю, поднял его на руки. «Убит», - подумал я и содрогнулся: смерть, болезнь, страдания ребятишек всегда меня потрясали.

- Убит? - спросил я, подбегая к Чертыханову. Прокофий молча покачал головой, улыбнулся.

- Дышит, паршивец…

Вася открыл глаза, круглые, светлые, с застывшим в них страхом, - так смотрят дети, очнувшись от глубокого сна, когда приснилось что-нибудь страшное. Узнав меня, он протянул ко мне, словно к отцу, руки, совсем как ребенок. Я взял его, худенького, легонького, и крепко прижался губами к его белесой жесткой голове. Вася вдруг встрепенулся, встал на ноги.

- Где мой пистолет? - Ежик испуганно сунул руку за пазуху, тронул карманы. - Нет пистолета!

- Да есть, вот он, - сказал Прокофий ласково. - На, воин… И кепочка твоя вот…

Вася засунул пистолет за пазуху, спросил, как бы вспомнив что-то:

- Почему меня так тряхануло? Об корягу ударился…

Прокофий ухмыльнулся: - После объясню…

- Если ты еще раз вот так, без приказа сделаешь что-нибудь… - проговорил я торопливо и строго.

- Сделаю, товарищ лейтенант! - бойко откликнулся Вася, вскинув курносую мордочку.

- Смотри у меня!.. - пригрозил я. - Чертыханов, следи за ним!

Я задержался у погреба, быть может, всего на минуту, а бой уже отдалился в глубину села, - оттуда, прибойно, то спадая, то нарастая, неслись протяжные крики, прошитые четкими и злыми строчками выстрелов, всплески взрывов.

На улице, рядом со вторым домом, стояла повозка полковника Казаринова; рыжая кобыла грохнулась на землю, подстреленная, судорожно билась в упряжке. Хвостищев, всхлипывая, озираясь в сторону выстрелов, злобно оскалясь, рубил постромки тупым топором. Казаринов, спрыгнув на землю, забыв про больную ногу, ковылял вокруг повозки, опираясь на рогатину, яростно нетерпеливый, раздосадованный: лошадь пала некстати.

- Хорошо, Дима! - крикнул полковник впервые называя меня по имени; удачная атака радостно вдохновила его. - Знаешь, а мы, кажется, действительно сможем пробиться! Первое время тревожило сомнение… - Чертыханов, подойдя, ножом обрезал постромки и отвел повозку от убитой лошади.

Посредине улицы и у домов лежали убитые красноармейцы и немецкие солдаты.

Вражеская часть, атакованная с трех сторон, - была разбита, село Лусось захвачено. Третий батальон старшего лейтенанта Сыромятникова, следовавший за первым батальоном, по приказанию Щукина повернул от Лусоси вправо и выбил немцев из деревни Воробьи, открыв дорогу на восток.

Я встретил Щукина возле церкви. Он шел своим неспешным твердым шагом, держа каску за ремешок, словно нес котелок. Поперек груди висел автомат. Щукин издали помахал мне рукой, - он впервые так широко улыбался.

- Живой? - Щукин крепко сжал мою руку. - Понимаешь, сбился немного, опоздал…

- Ну, ничего, пока все идет нормально. Потери большие?

- Потери есть, но небольшие. Ведь мы появились неожиданно все-таки.

Подбежал, распаленно дыша, возбужденный капитан Волтузин, его литые плечи вздрагивали, от большого лба с острыми пролысинами исходила испарина; подхватив меня под руку, он притопнул, поиграл ногами, воскликнул, просияв:

- Мой лейтенант, а мы, оказывается, кое на что еще годимся!

- А вы как думали?

Волтузин искренне засмеялся, чуть запрокинув голову.

- Я так и думал, лейтенант!

- Прикажите, чтобы роты вывели за село, возможен налет авиации.

Подкатил полковник Казаринов. Хвостищев, стоя в повозке, кричал и свистел кнутом над; лошадиными спинами. Вместо убитой припрягли другую лошадь, такую же рыжую, из поджарых. Хвостищев осадил коней на полном скаку.

- Из дивизии кто-нибудь есть? - спросил полковник.

Пока не видно, - ответил я.

Из открытых дверей церкви, из разбитых окон тянуло кислым, винным запахом гниющей картошки; на деревянных, почерневших от ветра и дождей ступенях было насорено зерном. Неторопливо попрыгивали сытые воробьи, лениво клевали зернышки. Они даже не взлетели, когда из-за угла церкви вышли разведчики Гривастов и Кочетовский, целехонькие и довольные, и с ними капитан с черными усами; кончики давно не стриженных усов уныло свисали книзу.

- Не наш, - тихо отметил Чертыханов. - Похоже, из дивизии…

Я бросился к разведчикам.

- Дорогие мои!.. - Я обнял и поцеловал сначала сержанта Гривастова, потом Кочетовского. Они стояли вытянувшись, несколько смущенные моим порывом; грубый шов на груди, вдоль всей гимнастерки Гривастова, уже в нескольких местах разошелся и в дырки проглядывало тело. - Вы очень помогли всем нам. И себе… И от всех бойцов нашей группы, от всех товарищей ваших - спасибо…

- Служим Советскому Союзу! - глухо, голосом, перехваченным волнением, ответили разведчики. Кочетовский прикрыл свои лихие глаза, дернул четко очерченными хищными ноздрями. У Гривастова вздулись на скулах и затвердели бугры, он, с трудом разжав зубы, промолвил:

- Товарищ лейтенант, посылайте нас на самое трудное… невозможное…

- Пока живы, не подведем, - добавил Кочетовский. Гривастов поднял на меня большие, в мохнатых ресницах, мрачные и в то же время добрые глаза.

- Только не вспоминайте о прежнем… - и провел большим пальцем по шву на гимнастерке, как бы напоминая мне о первой нашей встрече.

Капитан с нестрижеными унылыми усами, обращаясь к полковнику Казаринову, сказал:

- Полковой комиссар Дубровин просит вас пройти к нему.

- Где он?

- Вон в том перелеске. - Усатый капитан усталым взмахом руки показал вдоль улицы; улица, спустившись под уклон к речушке, взбегала за мостиком на гору, к черневшему на горизонте леску.

Три красноармейца с винтовками наперевес вели через мостик группу пленных фашистских солдат. С горы скакали два всадника.

- Комиссар едет сюда сам, - сказал капитан с черными усами и шагнул от повозки навстречу подъезжавшим.

Обогнав группу пленных, всадники подрысили к подводе полковника Казаринова. Я еще издали увидел Сергея Петровича на темно-серой лошади; он держался прямо и крепко, точно влитой в седло. У меня сладко заныло сердце, когда я близко увидел его лицо, его совсем уже серебряные виски, видные из-под фуражки, русые, негустые, тоже тронутые сединой усы и мягкие внимательные глаза, окруженные мелкими усталыми морщинами. Изменился он, наш учитель; не то, чтобы постарел, а стал строже, суровее.

Сергей Петрович легко сошел с коня, бросил повод ординарцу, оправил гимнастерку, - он казался высоким, стройным и властным. «Дзержинский», - не без гордости подумал я о нем. Меня он не узнал, конечно: военная форма и эти два месяца, равные годам, должно быть, сильно изменили меня. Сергей Петрович приблизился к повозке полковника Казаринова.