Владимир Андреев - В день первой любви

Светило над избами июльское солнце, голубело до самого горизонта небо…

Когда шаги Гвоздева и Тараненко заглохли, Ивакин положил голову на подушку и тотчас заснул.

Он проспал недолго: боль в ноге кидала его то в жар, то в холод, эта боль и разбудила его.

«Сколько сейчас времени? — подумал он, уставив вопросительный взгляд в дощатый потолок. — Успел Гвоздев найти полк или еще ищет? Где хозяева? Что вообще происходит за стенами горницы?..»

Он приподнялся на кровати и, раздвинув занавеску на оконце, посмотрел в проулок. Густые заросли малинника, упиравшегося в сплетенную из прутьев загородку, ветви березы, темная бревенчатая стена и соломенная крыша сарая — все, что удалось ему рассмотреть. Ивакин снова лег и стал соображать, каким образом Гвоздев разыщет полк. На Гвоздева можно было положиться. Боевой парень. Да и что тут хитрого: в любом штабе подскажут, как найти свою часть. Объяснит положение: раненый боец лежит в заброшенной среди лесов деревушке…

Он не успел представить себе все варианты действий Гвоздева — в сенях скрипнула дверь, послышалось тяжелое шарканье ног, и в горницу вошла хозяйка.

— Проснулся? — спросила она, подходя и разглядывая его.

— Проснулся, — ответил Ивакин, тоже глядя в упор на старуху. — А сколько сейчас времени?

— Девять было.

— Уже девять, — сказал Ивакин и подумал о том, сколько километров могли пройти, пока он спал, Гвоздев и Тараненко.

Старуха глубоко вздохнула и посмотрела по сторонам. В сероватом, неярком свете горницы ее морщинистое круглое лицо под платком, с утонувшими в черной тени глазами, показалось Ивакину озабоченным. Он прекрасно понимал причину: раненый боец появился в доме, а у них и так дел по горло, и фронт рядом — все понятно, два старика, что они могут…

— Вы извините, — сказал он суховато, даже с затаенным оттенком обиды. — Ребята разыщут полк, и за мной сразу приедут.

Старуха махнула рукой.

— Чего уж там. Лежи.

Она задумчиво провела ладонью по морщинистому лбу, посмотрела в оконце. Что-то томило ее, беспокоило, какие-то тяжкие мысли бродили в ее старческой голове.

— Нога-то болит?

— Болит, — ответил Ивакин.

— Старик-то мой за фершалом отправился, — сообщила она. — Часа за два, пожалуй, не обернутся. Пока туда да обратно — дело-то не молодое.

— Ничего, я потерплю, — сказал Ивакин. — Только бы пришли.

— Да придут, никуда не денутся, — буркнула старуха и вышла из горницы.

Она тут же вернулась обратно и поставила на табуретку рядом с кроватью кружку, наполненную молоком.

— Выпей — холодненькое.

— Спасибо, — сказал он, взял кружку и стал пить.

Старуха внимательно наблюдала за ним, ее лицо было каким-то напряженным — утром, когда Ивакина привели сюда, она показалась ему более приветливой.

— Спасибо, — повторил он, ставя кружку на место.

За стеной где-то очень близко закудахтала курица.

Старуха тихо сказала:

— Катерина, внучка, возвратилась со станции.

— Ваша внучка? — спросил Ивакин.

В потемневших глазах старухи блеснули искры.

— Разбомбил немец станцию. Понял?

— Понял, — нерешительно произнес Ивакин.

Старуха сложила руки на груди, вздохнула, покачала головой:

— Это все я, старая дура, виновата. Лишил меня бог разума, лишил…

— Да в чем же вы виноваты? — не удержался Ивакин.

— Мне люди давно говорили, — продолжала она тем же всхлипывающим голосом, — отправляй, бабка, девку. Не видишь разве, что творится? Не послушалась. Понадеялась. Родители-то теперь с ума, поди, сходят.

— Погодите, — остановил ее причитания Ивакин. — Куда вы должны были ее отправить?

Старуха посмотрела на него отсутствующим взглядом. Помолчав, сказала:

— В город Челябинск должна отправить. Родители ее там.

— А здесь она почему?

— В гостях была.

Ивакин кивнул. Все стало ясно. Внучка была в гостях, наступление немцев захватило ее здесь. Вернулась со станции в деревню. Вернулась к деду и к бабке. Не к чужим людям — к своим возвратилась. А сколько народу сейчас находится под немцем? Войска наши отступали… Куда было людям деться?

— Вы погодите, бабушка, не знаю вашего имени-отчества. — Ивакин вдруг поморщился, чувствуя, что слабеет. Он приподнялся на кровати, потрогал ногу. — Вы спокойнее. Ну, вернулась. К своим вернулась. К родным людям. Зачем панику поднимать?..

Она поглядела ему в лицо долгим, унылым взглядом и снова стала ругать свою несообразительность. Слов его она будто не слышала, продолжала говорить самой себе:

— Старая дура! Дождалась! Все думала, остановят его! А он прет и прет. Да что же это делается?

Ивакин отвел взгляд в сторону, как человек, которому говорят горькую правду, и правда эта бьет в самое сердце.

— Наши войска сражаются героически, — сказал он глухо. — Но у фашистов сейчас превосходство в силе. Танков много и самолетов.

Старуха еще раз взглянула на него, но ничего не ответила. Она будто и не слышала его слов. Вздохнула и вышла из горницы.

Разговор этот неприятно подействовал на Ивакина. «Что же это делается?» — вспомнил он слова старухи. От Гвоздева и Тараненко тоже никаких известий. Уж пора бы… Копаются, черти! Представить себе, что с ними что-то случилось, Ивакин почему-то не мог. Что может с ними случиться здесь, в тылу?.. Блуждают, наверно, где-нибудь по лесам да по деревням, ищут полк, вместо того чтобы сразу обратиться в какой-нибудь штаб. Ивакин очень полагался на штаб, он считал, что начальники там должны знать все и решать все вопросы немедленно.

Он повернулся на спину, медленно вытянул раненую ногу. Редкие острые уколы пронизывали колено и бедро. Когда удалось найти удобное положение, он, чтобы отвлечься, стал наблюдать за тем, как дрожит на стене горницы узенький солнечный лучик, проникший снаружи через не прикрытую занавеской верхнюю часть оконца. Оранжевая полоска освещала щелястое, отесанное грубо топором бревно и забитый паклей паз, в котором неторопливо полз, что-то выискивая, глянцевито-черный жучок. Ивакин долго глядел на это светящееся пятно, напоминавшее ему что-то далекое и хорошее. Наконец солнечный лучик переместился влево, а немного позже уже бил в самый угол, где висели какие-то тряпки.

В полдень в горницу снова вошла старуха, принесла ему обед.

— Что там на улице? — полюбопытствовал Ивакин.

— А чего? — спросила старуха, будто не понимая, что его интересует.

— Наших не видно?

— Если бы было видно, неужли промолчала бы, — ответила она довольно недружелюбно. Потом, что-то взвесив про себя, добавила: — Люди вон сказывают, на шоссе танки немецкие едут.

— На шоссе? — переспросил Ивакин.

— Да, родимый, на шоссе.

— Далеко отсюда?

— Верст семнадцать считают.