Владимир Андреев - В день первой любви

Девочка крутила младенчески-нежной головкой то на Валю, то на Катю, терла пухлыми, словно фарфоровыми кулачонками круглые, как у куклы, глаза, тихонько вскрикивала, всем своим существом радуясь слепящему солнечному свету.

Валя и Катя любовались девочкой и не могли налюбоваться. Уходили куда-то в сторону мысли о том, что война, что фашисты хозяйничают в деревне. Все это словно куда-то уплывало, уносилось из души, на какое-то время рассеивалось, а в глаза сиял мягкий солнечный свет, радостная улыбка ребенка. Одно мгновение продолжалось это забытье, потому что совершенно забыть о случившемся было невозможно. Невозможно было пойти сейчас в этот прекрасный солнечный день в поле. Пусть бы Машенька резвилась там, забавлялась ромашками и колокольчиками. Невозможно было пойти на речку, поваляться на песочке, побултыхаться в неглубокой воде — в деревне немцы.

Валя сказала:

— Кажется, они еще дальше продвинулись. Выстрелов совсем не слыхать.

— А самолетов-то сколько утром летало в той стороне.

— Папанька небось письма пишет. Может, и не знает, что мы под немцем.

— Может, и не знает, — согласилась Катя. — Мои тоже, наверно, не знают. Ждут, поди, со дня на день.

— Ну кто бы мог подумать, что так получится.

Катя взяла с одеяла погремушку и стала трясти ее, привлекая внимание ребенка. Валя в это время рассказывала про немца.

— К нам тоже приходил один. Толстый, как бочка. Я успела спрятаться. Маманя с Машенькой да Федька дома были. Немец Федьку за волосы оттаскал ни за что ни про что, ненормальный какой-то. Про папаню спрашивал, сказал, что скоро Москве капут. Двух курей забрал и ушел. Маманя говорит: «Сожрут они нас. Точно».

— Ворюги.

— Слушай, а как у него нога? — перевела Валя разговор.

— Говорит, скоро уйдет.

— Уйдет? Куда?

— В свою часть.

За разговором, за игрой с малышкой они не заметили, как пролетело время. В избу пришла с огорода мать, поставила на пол корзину с огурцами. На матери была грубая кофта, из-под выгоревшего белого платка, повязанного по-старушечьи, узелком, выбивались волосы.

— Деточка моя, — улыбнулась она ребенку.

Маша потянулась ручонками к матери.

— Поди, поди ко мне, — говорила. Антонида Сокова, делая движение пальцами. Потом повернулась к Кате: — Как там ваши?

— Ничего. Все по-старому.

— С огородом управились?

— Какой у нас огород! Дедушка насчет сена беспокоится.

— Сено-то будет, — вздохнула Сокова. — Только бы коров ироды не отняли.

— Может, не отнимут.

— Пока курями да яйцами пробавляются. А там неизвестно. Беженка рассказывала, в их деревне всех коров перерезали — все как есть сожрали. Что тогда с малыми ребятами делать? Погибель. — Она взяла на руки девочку.

Катя встала, выглянула в окно.

— Ну, я пошла.

— Посиди. Сейчас обедать будем.

— Нет, нет. Бабушка, наверно, волнуется.

Мать стала укладывать девочку в постель.

— Ты улицей не ходи. Задами пробирайся.

— Я так и делаю, тетя Тоня.

Выйдя из дома, Катя свернула в огород, перелезла через прясло и пошла по скошенному лугу. Деревня казалась вымершей. По-прежнему палило солнце, отражаясь в окнах изб, тихих, как будто нежилых. С полей тянуло запахами пересохших трав.

Катя миновала несколько огородов. У старой липы остановилась, сорвала машинально большой колокольчик. Скрипнул ствол старого дерева, что-то прошелестело в траве. Катя прислушалась и прибавила шагу.

— Хальт! — вдруг раздался сбоку повелительный оклик.

Катя повернулась и увидела немца. Это был все тот же солдат, который приходил к ним раньше. Сейчас Зигфрид стоял рядом и разглядывал девушку.

— Айн момент, фрейлейн. Айн момент, — заговорил он, видимо довольный произведенным эффектом.

Катя стояла ни жива ни мертва. Что ему надо? Почему он оказался здесь? Страх охватил ее, и, подталкиваемая этим страхом, она бросилась бежать.

Но Зигфрид тут же нагнал ее, взял за руку.

— Айн момент! Айн момент!.. — твердил он, сжимая ее руку будто клещами и оглядываясь по сторонам. Его большие, навыкате глаза непонятно искрились.

— Айн момент…

— Я закричу! Отпустите!

Она рванулась и, высвободившись, бросилась в проулок, Ее крик услышал дед, находившийся около крыльца.

— Что такое? Катерина! Что случилось?

— Дедушка! Дедушка, помоги!

Ковыляя на тощих ногах, старик поспешил Кате навстречу и храбро заслонил собой внучку.

— Хозяин? — спросил Зигфрид Трофимова. Глаза его холодно поблескивали. — Вы есть хозяин этот дом?

— Да, точно, я же говорил вам, — сбивчиво, волнуясь и дрожа, отвечал старик.

— Фрейлейн есть внушка? — Зигфрид показал на Катю.

— Внучка, внучка, — торопливо закивал Трофимов.

Зигфрид прищурился.

— А где есть фатер? Фатер где? — Он погрозил Трофимову пальцем. — Фронт есть фатер?

Старик сначала не понял, о ком говорит немец. Только чуть позже до него дошло: Зигфрид спрашивает про Катиного отца.

— Где? — растерянно повторил он. — Живет в городе Челябинске, а внучка у нас гостила… Теперь не знаю…

— Это неправда, — сказал Зигфрид и озабоченно посмотрел по сторонам, будто что-то разыскивая. — Фатер внушка есть фронт! Пльохо, очень пльохо!

Трофимов еще больше разволновался, возбужденно заводил руками.

— Как же мне знать, коль он в другом месте живет? — глухо проговорил Трофимов.

— Вы знайт, знайт! — твердил Зигфрид, холодно прощупывая старика глазами: его расстегнутую косоворотку, морщинистую коричневую шею, залатанные штаны и опорки на ногах. — Фатер внушка есть фронт! Он стреляйт немецкий зольдат! Пльохо, очень пльохо!

В сущности, Зигфрида совершенно не интересовал отец Кати. Ему было безразлично, где тот находится. Возможно, на фронте, а может, в далеком тылу. Эта Россия такая страна, что конца ей нет. Сколько прошли, а еще до конца далеко. Одни говорят, что добрых три четверти осталось, другие утверждают, что гораздо больше… Он, Зигфрид, не подсчитывал: дней впереди много — дойдут хоть на край света, если таковой существует. Его сейчас интересовала девушка. Что значит — интересовала? Невразумительное словечко, придуманное интеллигентами. Он — победитель, она — побежденная. Победитель берет — это давний закон. Берет то, что приглянулось, что принадлежит ему по праву. И никакие силы не удержат его от этого. Он возьмет, если потребуется, силой, грубо, как берут завоеванный трофей, чужой окоп, чужую огневую точку… У каждого, правда, имеются свои приемы, свой подход. Зигфрид находил себя недостаточно волевым. Слишком много читал в молодости стихов. Сослуживцы откровенно называли его мямлей. Но это не обижало Зигфрида: у каждого своя манера. Надо уметь быть терпеливым до поры до времени. Сначала внушить «объекту» проблему неизбежности. О, спасительная неизбежность! Подует сильный ветер — И самое крепкое яблоко под его напором упадет с дерева и окажется у тебя в руках. Только надо уметь терпеливо ждать, настойчиво подталкивая ветер неизбежности.