Владимир Андреев - В день первой любви

Когда Ивакин вошел, бабушка Марья на секунду смешалась. Все же приятно видеть поправившегося после болезни человека. Каким бледным и измученным был, когда привели его в этот дом, а теперь вот ожил, стоит на ногах.

Ивакин вошел и оглядел избу. Слева большая печь, перегородка, за которой виднелась кровать, лавки по стенам, непокрытый стол с самоваром.

— Здравствуйте, — сказал он и присел на лавку.

— Здравствуй, — ответила бабушка Марья.

Она еще раз быстро взглянула на него и продолжала возиться у печки, а он все оглядывал избу. Иконы в переднем углу, грубо сколоченная, вишневого цвета горка, сундук…

— Вышел ты, а мне страшно, — призналась бабушка Марья. — Непривычно.

— Ничего. Теперь дело пойдет на лад, — улыбнулся Ивакин. — А где Сергей Федорович?

— Ушел с утра за травой. — Бабушка Марья сдвинула со лба платок, поставила на стол сковородку с картошкой, хлеб. — Корова заботит нас. Чем кормить будем? А может, и кормить не придется — отберут ироды.

— Может, не отберут…

— У Фоминых подсвинок был — увели.

Бабушка Марья уныло посмотрела на него и вздохнула. Взяла у порога голик, начала заметать возле печи. Ивакин понимал, о чем бабушка Марья думала в это время. О внучке, конечно. Ему бы успокоить ее, но как — он не знал. Обычные слова, что все это временно, что надо переждать, не шли на язык.

— Уйду скоро, бабушка, — вдруг заявил он.

Она выпрямилась, посмотрела на него пристально.

— Куда ты пойдешь? Кругом все под ними.

— К своим буду пробираться.

— Понятно, не к чужим, — оживилась бабушка Марья. — А где они, наши, ты знаешь? Побьют тебя доро́гой…

Она снова загремела ведром, налила воду в чугунок, поставила в печь.

— Не побьют, — произнес Ивакин после небольшой паузы. — Я рассчитываю, что вы поможете. Вы же места тут знаете.

Бабушка Марья на минуту застыла с чугунком в руках, подумала.

— Знать-то знаем, да как чужому человеку расскажешь. — Она вздохнула. — С хозяином поговори. А у меня голова идет кругом. Слыхал, немец-то этот, ирод проклятый… Боюсь, изведут у меня Катьку. И что же это делается на белом свете. — Она поднесла передник к глазам, всплакнула.

И вдруг передник выпал из ее рук. Лицо сделалось иссера-пепельным.

— Смотри! — показала она в окно.

Ивакин резко вскочил с лавки и, пригнувшись, подошел к окну. Среди берез, окаймлявших улицу, он увидел двух немцев. Они шли не спеша. Пилотки сдвинуты на затылок, засученные рукава. Немцы, похоже, прогуливались.

— Тот самый ирод идет, — прошептала бабушка Марья.

У Ивакина все сжалось внутри, сердце застучало гулко, и пот выступил на лбу. Он зачем-то оглянулся, будто ища чего-то, и, не найдя, отступил от окна. В ту же минуту до ушей его донесся придушенный голос бабушки Марьи:

— Сюда идут, сюда…

Ивакин бросился к порогу, потом оглянулся, вдруг поняв, что немцы на этот раз в поисках Кати наверняка заглянут в горницу. Лицо его побелело. Он приготовился встретить их здесь и даже не заметил, когда бабушка Марья успела открыть лаз в подполье.

— Скорее, скорее, — толкала она его в спину.

Ничего не соображая, Ивакин сначала присел на пол, опустил в яму одну ногу, нащупал там ступеньку, потом ступил другой ногой, пригнулся, и едва успел это сделать, как бабушка Марья закрыла лаз.

В подполье было темно. Ивакин сидел на земле, осторожно шаря вокруг руками. От земли шел тяжелый запах, першило в горле. Он нащупал рукой какую-то кадушку, потом ведро, прикрытое доской, и затаился. Сверху над его головой раздался стук каблуков по половицам, скрипнула дверь, и послышались голоса.

Ивакин слышал этот стук, и в груди его что-то гулко вздрагивало и вот-вот готово было оторваться. Вскоре он стал различать голоса немцев. Один страшно коверкал русские слова, другой говорил довольно чисто, иногда перемежая русскую речь немецкими словами, видимо, переводил своему спутнику то, что говорил. Сначала эти голоса звучали весело — их владельцам, по-видимому, доставляло удовольствие зайти в дом и немного побалагурить.

— Хозяинка, — говорил один немного нараспев.

— Да, да, — отвечала бабушка Марья.

— Ми есть ваш гость, — продолжал тот, первый немец, и вдруг начал громко хохотать. Похоже, они уже успели накачаться шнапсом. — Ми есть ваш гость, — повторил он несколько раз.

Топот каблуков над головой давал понять Ивакину, что немцы ходят по избе, заглядывая в углы. Вот они заговорили по-немецки между собой, что-то их опять рассмешило. Потом снова заговорил тот же немец:

— А где есть ваша внушка?

— К родне уехала, — послышался слабый голос бабушка Марьи.

— Что есть родня? — Немец помолчал и опять заговорил со своим спутникам. — Прекрасный внушка, Дитрих… Прекрасный руссиш фрейлейн…

«Они ищут Катю… Скоты… Насильники…» Ивакин подался вперед. Руки его напружинились в ярости, он тут же испугался, что обнаружит себя, и затих. «Разве я не знал, зачем они пришли?.. Знал, да, знал…» Мысли его были прерваны словами, которые зазвучали там, вверху, над его головой. Теперь заговорил другой немец. Голос у него был грубый, отрывистый, но по-русски он говорил лучше своего спутника.

— Когда будет внучка?

— Откуда же мне знать, батюшка, — взмолилась бабушка Марья.

Тут же раздался громкий шлепок — один и другой — бабушка крикнула. «Они бьют ее… Ах, скоты! Бьют старую, беззащитную женщину!» В глазах у Ивакина потемнело, кровь прилила к лицу.

— Дитрих, не надо, — донесся до него голос того, первого немца. В голосе том чувствовалось явное притворство. — Не надо, Дитрих.

Кто-то из них прошел по избе, послышался скрип двери, потом опять шаги в избе возобновились, голоса стали глуше. Что-то звякнуло, затем опять раздался тот же грубый, отрывистый голос:

— Когда будет внучка?

— Не знаю.

— Чтобы через два день внучка был здесь, — сказал грубый голос.

Послышалось какое-то шебуршание — немцы, видно, что-то искали. Потом стукнула дверь, и все затихло. Глухо до Ивакина донеслись их шаги из проулка и смех, веселый смех людей, вдоволь над чем-то позабавившихся.

Лаз из подполья бабушка Марья не скоро открыла. А когда открыла и когда Ивакин поднялся, растирая затекшие от неудобного сидения ноги, он не узнал ее. Осунувшееся, серое лицо, глаза глубоко ввалились и смотрели невидяще. Он хотел что-то сказать ей и не смог, направился прямиком в горницу.

Войдя в горницу, Ивакин сразу лег и закрыл глаза; горькие чувства охватили его. Как же так? Что же это?! Они бьют старуху. Они принуждают ее предать свою внучку. Ивакин неизвестно сколько времени пролежал так. И снова, как когда-то, в тот первый день его пребывания здесь, в этой горнице, он увидел рядом свою мать. Он лежал с закрытыми глазами, а она тихонько гладила его по голове, как гладила, когда он был ребенком, утешая от каких-то обид. Ивакин съежился, открыл глаза и долго смотрел на дверь горницы, словно мать вышла в эту дверь и должна вот-вот вернуться.