Вячеслав Кондратьев - Красные ворота

— У тебя кто-то есть, Нина, — заявил он почти уверенно.

— Тогда было бы все понятно, — сокрушенным голосом сказала она. — Но, увы, никого нет.

— Увы?

— Да, был бы кто, все стало бы ясно. И для меня и для тебя. А так — сплошной туман… И ты не обижайся на меня. Может, пройдет?

— Ты совсем не думаешь о будущем. Нельзя же быть таким мотыльком. Как ты будешь жить? — спросил он с болью.

— Наверно, хорошо, — беззаботно ответила она улыбнувшись.

— Хорошо? На триста рублей, которые я тебе буду давать, и на свою зарплату в четыреста?

— Можешь давать больше. Хотя тебе не из чего, знаю.

— Да, пока не из чего.

— Проживу как-нибудь, — махнула она рукой. — Меня эта сторона жизни не очень волнует.

— Девчонка, глупая девчонка!

— Ладно, наверно, глупая. Но зато честная. Знаешь, — очень серьезно начала она, — я как-то не могу представить нашу совместную жизнь. Я боюсь… боюсь, что не смогу быть… ну, настоящей женой, — выговорила она с трудом.

Игорь снова побледнел, нахмурился и резко шагнул от нее в сторону, а потом, ничего не сказав, быстрым шагом пошел вперед, не оглядываясь. Нина остановилась, постояла в нерешительности, глядя ему вслед. Он шел сгорбившись, хромая больше, чем обычно, и ее охватило раскаяние. Она рванулась было, чтоб догнать его, но, повернув, медленно пошла в сторону дома, думая, что она, конечно, страшная дура, разве можно мужчине говорить такое… Ей было жалко Игоря, и в то же время почувствовала она какое-то облегчение — все решилось. Она свободна… И в этот миг ощущение свободы обрадовало ее.

Возвратившись домой, она записала в своей тетрадке:

«Наверное — все ?! Я наговорила миллион глупостей и финита ля комедия! По-видимому, мне будет очень плохо. Увы, я давно предвидела это. Вчера я перечитывала свою тетрадку, и, оказывается, в самые наши хорошие часы я пророчила сама себе вот что: „Вчера была у Игоря и сегодня целый день хожу будто влюбленная в первый раз. Мне так хорошо, я испытываю спокойное, хорошее чувство. Господи, ведь я могла быть счастливой, но я же со своим дурацким характером вряд ли когда буду“. Вот, как в воду глядела! Конечно, мне чуть ли не с детства казалось, что несчастной быть гораздо интереснее, чем глупо-счастливой. Но это прекрасно в теории, а на практике… Что впереди? „Мать-одиночка“, как высказалась моя маман. Слово-то какое придумали! И в то же время, когда сегодня Игорь уходил от меня, уходил насовсем, я, глупая, вдруг „обрадовалась“ какой-то свободе… Это что, легкомыслие? Идиотская беззаботность? Бездумность? Или то, к чему я всегда стремилась, — к внутренней свободе, чтоб быть всегда сама собой? Увы, даже если это так, то дается мне это ох как нелегко…»

— Это ты, Ася? — удивленно промямлил Коншин. — Давно ждешь?

— Вечером я приехала, — поднялась она и стала обглядывать бесцеремонно его спутницу. — Ты с кем это?

— Я? Вот видишь, знакомая… гостья, — глупо заухмылялся он.

— Знакомая? Гостья? — в Асиных глазах вспыхнул жесткий огонек. Она-то, видно, сразу поняла, какого полета птичку привел он.

Она подошла к девице вплотную и уставилась на нее. Та смущенно улыбалась, переминаясь с ноги на ногу, не понимая, кем эта женщина приходится парню, который привел ее, но когда Ася спокойно, но твердо, с угрозой в голосе сказала: «А ну-ка, мотай отсюдова!» — а Коншин вступился за нее, сказав: «Не гони, Ася», девица перестала улыбаться, осмелела и бросила Асе грубовато:

— А ты кто такая, чтоб командовать тут? Не к тебе пришла, да и не хозяйка ты здесь.

— Ты еще разговаривать?! — Ася схватила девицу за плечи, повернула и вытолкнула за дверь с силой, которую и не приметить было в ее худеньком тельце. — Вот так!

— Нехорошо, Ася, — заплетающимся голосом пробормотал Коншин. — Может, нравится мне она. Может, мне сегодня нужна женщина. Понимаешь?

— А ты понимаешь, кого привел? И не стыдно? Вот уж про тебя такого не думала.

— Плохо мне… Раз ее прогнала — со мной будешь. Слышишь?

— Ладно, буду. Комнату-то открой или ключ дай.

Коншин отдал ключ, Ася открыла дверь его купе, он ввалился в комнату и сразу бухнулся на тахту. Уже полусонного раздевала его Ася, чего-то причитая. Он пытался обнять ее, затащить к себе, но она мягко уговаривала:

— Да подожди ты… Ложись как следует. Приду я к тебе, приду. Куда мне деваться?

— Только обязательно, Асенька… Не могу я сегодня без тебя, не могу, — пьяно болтал он, вытягивая руки, чтоб легче было ей снять его ковбойку.

Проснулся он среди ночи, пошарил рукой около — Аси не было; продрав глаза, он не нашел ее и в комнате. Поднялся и, пошатываясь, вышел в кухню — Ася спала, сидя на табуретке, положив голову на свой узелок на столе.

— Ася, Ася… дурочка, — начал будить ее. — Я уйду сейчас в другую комнату, а ты ложись…

Она открыла глаза, он приподнял ее и толкнул в комнату, а сам пошел в большую, родительскую. Там, не оправляя постель, свалился на диван. Утром, проснувшись, он долго лежал с открытыми глазами, уставившись в потолок. На душе было мерзко. Презрение к себе, начавшееся еще с того, как взял он золотой для продажи, сейчас было еще сильней. Вспомнился «коктейль», эта самотечная «Нарва», девица, которую он поволок домой и которая охотно пошла… Ну и все дальнейшее. И то, как приставал к Асе, звал в постель, — тоже припомнил. Вот тебе и святая память о Ржеве… Что же с ним творится? До чего дошел? Потянулся к папиросам, сделал несколько затяжек, стало еще противней.

Постучав в дверь, в комнату вошла Ася.

— Ну, однополчанин, и хорош ты был вчера, — сказала, укоризненно покачивая головой. — Помнишь хоть что?

— Помню… — с трудом выдавил он. — Вроде к тебе приставал?

— А как же. Вам же, мужикам, как напьетесь, бабу подавай… И привел какую-то прости-господи. Где оторвал такую?

— В ресторане, наверно, привязалась, — поморщился он. — Ты прости, Ася, не соображал ничего. Фу ты, мерзко-то как.

— Не надо пить, Алеша… У нас в деревне, кто живым вернулся, тоже пьют много. Хороший же ты, а вчерась такой противный был. Уж подумала, неужто притворялся в прошлый раз, а на самом деле… — она не закончила, а потом добавила: — Мы же — товарищи, на одном фронте были, и зачем нам… Понимаешь? Да я, может, и пришла бы к тебе, кабы… кабы… ну, понимаешь, я ведь, несмотря ни на что, честной осталась… Надеюсь все же, найдется ежели человек, так упрекнуть меня ни в чем не сможет. Понимаешь?

— Понимаю, конечно. Но неужели? — удивился он.

— Уж так, видать, устроена… Мечтали мы, девчонки, в лагере: вот освободят нас наши, встретится какой-нибудь Иван-царевич, и такая, такая любовь будет… — Она замолчала, вытерла платком увлажнившиеся глаза, вздохнула: — Нет, не встретился никто… Может, и зря берегусь, может, ни к чему это? Трудно нам, военным девчонкам, найти кого… Но все же надежду не оставляю.